В грозный час

— Товарищи! — начал я свое выступление, и голос мой неожиданно дрогнул. — Мы с вами стоим на земле, политой кровью наших отважных предков. Здесь, на Бородинском поле, во главе с великим полководцем Кутузовым русские солдаты сражались с иноземными завоевателями и победили их…

Потом выступили еще несколько человек. Люди говорили взволнованно, искренне. Говорили не потому, что митинг — это мероприятие и на нем положено кому-то выступать и что-то говорить. Нет. Слова шли от самого сердца. Каждый чувствовал в тот момент естественную потребность высказать свои чувства, заверить товарищей по оружию, что будет драться с ненавистным врагом стойко и бесстрашно, а если надо, то и умрет ради грядущей победы.

Боевые действия против нас гитлеровцы начали, как всегда, с интенсивной бомбежки. Налету авиации подверглись Артемки, Утицы, Бородино, деревушки Верхняя и Нижняя Ельня. Фашисты бомб не жалели, сыпали густо. А когда самолеты улетели, вдоль автострады пошли танки и пехота.

Сейчас трудно сказать, сколько часов длился тот бой, но хорошо помнится, что был он гораздо тяжелее, чем все предыдущие. Здесь у противника было в несколько раз больше и танков, и пехоты. Да и огневая мощь вражеской артиллерии значительно выше. Противник наступал по всему фронту нашей бригады, 17-го полка и курсантского батальона. Однако стойкость бойцов полковника В. И. Полосухина, курсантов и танкистов бригады не дала ему возможности продвинуться вперед.

Наши тридцатьчетверки и БТ вели огонь по танкам противника из засад. Это было нашим единственным преимуществом. А так хотелось ринуться всесокрушающей лавиной навстречу врагу, опрокинуть его и гнать.

В разгар боя снаряд угодил в танк капитана Г. Е. Пелевина, и мы потеряли радиосвязь с командным пунктом полка. Перестала вдруг работать и проводная линия. Послать связным было некого: людей и так в обрез. С КП полка тоже никого к нам не прислали, и мы несколько часов находились в полном неведении относительно общей обстановки. Позже стало известно, что командный пункт в это время был неожиданно окружен прорвавшейся группой пехоты противника и начальнику штаба, действовавшему за командира полка, пришлось организовать круговую оборону. Для этой цели ему удалось собрать связистов из взвода лейтенанта И. Е. Злодеева, ремонтников, писарей. В общем, всех, кто мог держать в руках оружие.

Когда связь с КП полка была наконец восстановлена, начштаба передал нашему комбату:

— Постарайтесь продержаться до темноты. Возможно, будет помощь.

Мы не знали, какую помощь имел в виду начальник штаба полка. Может быть, речь шла о 20-й танковой бригаде, которая как раз спешила к Бородино из резерва. Уточнять не стали, да в этом и не было особой необходимости. Скорее бы пришла помощь, а там…

А противник тем временем уже шел в очередную атаку. В прицеле моего танка с каждой минутой вырастала коробка немецкого T-IV.

Пора! Стреляю. Но снаряд ударил по башне по касательной и только высек из брони сноп искр.

— Еще бронебойный! — кричу заряжающему. Тот проворно сунул очередной снаряд в казенник. И тут в нашу башню что-то сильно ударило. Раздались звон, скрежет, в лицо впилась окалина — тоже влепили по касательной. Спрашиваю экипаж: — Живы?

— Вроде, — отозвался за всех командир танка лейтенант А. С. Добросов.

Я снова припадаю к прицелу. Выстрел! С мстительной радостью увидел, как задымился проклятый T-IV. Командую:

— Заряжай!

Но заряжающий даже не пошевелился. Он сидел, привалясь к броне, и лицо его спокойно и бело. Убили, гады!

— Заряжай, командир! — крикнул теперь уже лейтенанту Добросову.

Но тот ответил:

— Снаряды кончились, товарищ комиссар.

Что ж, надо загружаться. Связываюсь с Пелевиным, докладываю ему, что кончился боезапас и я еду за снарядами.

— Понял, — ответил комбат. — Только будь осторожен, не лезь фашистам на глаза.

Командую механику-водителю, чтобы он отводил танк в тыл. А сам прикидываю, где же может быть сейчас машина с боеприпасами. Скорее всего — вон у того леска: больше ей укрыться негде.

Но у леска машины не оказалось. Зато увидели бегущего нам навстречу начальника артснабжения И. В. Разумовского.

— Товарищ комиссар! — Разумовский тяжело дышал, хватал широко открытым ртом воздух. — Не довезли мы чуть-чуть… «Юнкерс» обстрелял… Шофер убит. Поехали, покажу, где снаряды.

Разумовский забрался на танк, и мы двинулись мимо леска. В полукилометре от него стояла полуторка. Ее колеса глубоко увязли в грязи. На обочине лицом вверх лежал шофер. Мы с лейтенантом Добросовым осторожно вытащили из башни заряжающего, положили рядом. И шофер, и танкист были совсем молодыми парнями: им едва ли исполнилось девятнадцать. Вот ведь какие жизни губит проклятая война!

Однако времени на размышления нет. Нас ждут там, на огненной черте.

— Давай грузить, — сказал Разумовский.

В самый разгар погрузки к нам подъехала эмка. Из нее вышли командир бригады и комиссар.

— Что за танк? — строго спросил подполковник А. С. Дружинин, обращаясь к Разумовскому. И тут увидел меня: — А-а, Лыков! Как дела? Где батальон?