В изгнании

13 ноября 1928 года в Дании в возрасте восьмидесяти одного года скончалась вдовствующая русская императрица. Вместе с ней словно умерло все прошлое. Влияние этой замечательной женщины всегда было спасительным для ее второй родины, и можно лишь сожалеть, что ее плохо слушали в последние годы существования императорской России. В семейной жизни она имела непререкаемый авторитет. Лично я не могу забыть, с какими пониманием и добротой она устраняла препятствия во время моего сватовства к ее любимой внучке.

Императрица провела последние дни в Дании, на вилле Видере, которой владела вместе с королевой Александрой. Обе сестры любили это простой сельский дом, где они собрали самые дорогие им реликвии.

Когда мы приехали в Копенгаген, гроб был уже перенесен в русскую православную церковь. Покрытый русским морским андреевским флагом и Даннеброгом (датским флагом), он утопал в цветах. Два казака бывшей императорской лейб-гвардии, последовавшие за государыней в изгнание, стояли у гроба среди датского почетного караула.

Все правящие дома Европы были представлены на погребении последней императрицы династии Романовых. После торжественного отпевания и отпущения грехов митрополит Евлогий произнес по-русски бесконечную речь, которая наверняка явилась мучительным испытанием для представителей иностранных государств. Траурное богослужение закончилось, и специальный поезд повез нас в Роскильд, где императрица была похоронена в соборе, в фамильной усыпальнице датских королей.

Ирина хотела побыть какое-то время со своей семьей. Я оставил ее в Копенгагене и отправился в Берлин, чтобы посетить там отделение «Ирфе».

Приехав, я узнал, что Советы организовали публичную распродажу произведений искусства в галерее Лемке. В иллюстрированном каталоге я узнал много вещей из наших коллекций. Я нанял адвоката, господина Вангеманна, и просил его предупредить об этом немецкий суд и добиться для начала запрета продажи этих вещей, чтобы я успел начать процесс против продавцов. Другие русские эмигранты, будучи в подобном же положении, также приехали в Берлин и присоединились ко мне. Я был потрясен, увидав в торговом зале всю мебель, картины и безделушки из петербургского салона матери.

В день открытия торгов полиция ворвалась в зал и конфисковала все предметы, указанные нами, что вызвало некоторую панику как среди организаторов, так и в публике. Мы были убеждены, что нам вернут наше добро. Адвокат Вангеманн тоже. Ведь немецкие законы формально утверждали, что всякая вещь, краденая или захваченная силой и продающаяся в Германии, должна быть возвращена владельцу, какова бы ни была политическая обстановка в стране. Со своей стороны, большевики заявляли, что по декрету от 19 ноября 1922 года советское правительство конфисковало все имущество эмигрантов полномочиями своей власти, и что немецкая юстиция не должна вмешиваться в это дело. Увы, верх одержали большевики.

Я оставил Берлин в очень скверном настроении.

Сразу же по возвращении я поехал в дом «Ирфе» и увидел там Буля. Он протянул мне листок бумаги с объявлением, которое хотел поместить в журнале «Фру-фру»: «Я, нижеподписавшийся, господин Андре Буль, частью русский, частью англичанин, частью датчанин, нежный, чувствительный и смелый, ищу жену.» Ниже стояла подпись: «Андре Буль, на службе у нашего очаровательного князя, Булонь-на-Сене, улица Гутенберга, 27».

Какие бы заботы меня ни угнетали, Буль всегда умел вернуть мне хорошее настроение.

* * *

Новая скорбь потрясла русскую эмиграцию в январе 1929 года – смерть великого князя Николая, нашего бывшего верховного главнокомандующего, покинувшего вместе с нами Россию в 1919 году. Сначала он обосновался в Италии в имении Санта-Маргарита с женой, приходившейся сестрой королеве Елене. Затем отправился во Францию, в Шуаньи, департамент Сены и Марны, где принимал только самых близких людей, совершенно удалившись от света и политической жизни.

Зимой я узнал, что все деньги, вырученные от продаж у Картье, которые я вложил в недвижимость, пропали из-за разразившегося финансового кризиса в Нью-Йорке. Таким образом, матушка осталась без гроша. Послав ей все, что у меня имелось в наличности, я просил ее поспешить с приездом, и сразу же озаботился ее устройством. Я старался, насколько было в моих возможностях, обеспечить ей у нас приятную и удобную жизнь. Ее комната была обставлена в соответствии с ее вкусом и привычками: большая кровать, шезлонг у камина, маленькие переносные столики, кресла, обитые светлым кретоном, английские гравюры и вазы, готовые принять любимые ею цветы. Эта комната, простая и веселая, сообщалась застекленной дверью с террасой, которая летом была окружена цветами; я уже мысленно видел там мать, сидящую в плетеном кресле с книгой или рукоделием.