В изгнании

В день отъезда мы ждали ее на пристани, среди толпы, привлеченной игрой моих музыкантов, и она поднялась на борт под звуки гитары и флейты. Я позвонил друзьям в Кальви и попросил приготовить нам встречу, достойную государыни, которую я привезу. К несчастью, плавание было неудачным, и к прибытию бедная королева утратила все свои величественные манеры. Кальви, тем не менее, устроил ей восторженный прием. Следующие дни прошли в экскурсиях по этому пленительному городу. У меня была только крошечный автомобиль «Розенгарт». А нас было очень много. Я нанял открытый грузовик, куда ставили стулья для всех и кресло для «королевы». На этой повозке с импровизированными сиденьями мы катались по дорогам Корсики. Иногда вечерами мы ходили в портовые кафе и плясали с рыбаками. Наши музыканты повсюду сопровождали нас, и я даже устраивал серенады под окнами «королевы», которая появлялась на балконе и церемонно благодарила нас, маша платком.

Я отыскал у антиквара одну из тех очаровательных безделушек, которые являются радостью коллекционеров: маленькую клетку с крошечной заводной певчей птичкой, голос которой удивительно точно имитировал пение соловья. Поскольку наша «королева» удивлялась, слыша его в любое время дня, я сказал ей: «Видите, сам соловей объясняется вам в любви и изменяет своим привычкам, чтобы прославить ваше обаяние.»

Я носил птичку на прогулки и, пользуясь близорукостью «королевы», частенько заставлял механизм играть. Услышав пение, она вздыхала: «Мой верный соловей меня сопровождает!»

Дни текли быстро. Ирина откладывала свой приезд и в итоге появилась на Корсике в тот самый день, когда Ларенти и остальные друзья, кроме Калашниковых, должны были уезжать. Она простудилась в дороге и вынуждена была по приезде сразу лечь в постель. Через несколько дней телеграмма матери вызвала меня в Рим: состояние отца внезапно ухудшилось. Ирина все еще лежала в постели с жаром и не могла меня сопровождать. Я оставил ее на попечение Нонны Калашниковой и в тот же вечер отправился в Рим.

* * *

Я нашел мать спокойной, как всегда в серьезные моменты, но в ее прекрасных глазах застыло страдание. Отец, узнав о моем приезде, сразу же захотел меня видеть. Ему оставалось жить лишь несколько часов, но он находился еще в полном сознании. При этом нашем последнем свидании он выказал нежность, которой я никогда не знал и которая меня потрясла. Отец не был нежным человеком. Он всегда держался от детей на расстоянии, иногда был даже суров. Последние слова, которые он произнес, глубоко меня тронули, поскольку выражали сожаление о том, что он часто выказывал суровость, которой не было в его сердце.

Он умер ночью 11 июня без мучений, до последних мгновений сохранив ясность ума. После похорон я рассчитывал провести какое-то время с матерью. Все это время она держалась спокойно и мужественно, но я опасался реакции, которая не могла не проявиться после напряжения последних недель. К тому же надо было уладить множество материальных вопросов. Ресурсы родителей были очень ограничены, а долгая болезнь отца ухудшила и без того уже шаткое положение.

Но мне не пришлось этим заняться. Едва я похоронил отца, как телеграмма Полунина вызвала меня в Париж. Использовав публикацию моей книги «Конец Распутина» как предлог, дочь Распутина, Мария Соловьева, возбудила иск против меня и великого князя Дмитрия, требуя от убийц ее отца компенсации в 25 миллионов «за моральный ущерб». Я должен был все бросить и немедленно ехать в Париж.

Интересы Марии Соловьевой защищал господин Морис Гарсон. Я доверил свою защиту господину Моро-Жаффери.

В итоге, поскольку миновал срок давности и суд объявил себя неправомочным, все кончилось постановлением о прекращении дела. Личность жалобщицы не способствовала ее успеху. Ее мужем был тот самый Соловьев, одновременно агент большевиков и немцев, деятельность которого парализовала усилия всех, кто готовил бегство императорской семьи, находившейся в плену в Тобольске, в Сибири.

Дочь Распутина поддерживал в ее притязаниях еврей Аарон Симанович, бывший секретарь Распутина. Ему и принадлежала инициатива возбуждения процесса, который он был готов оплачивать.

Я отправился к Ирине в Кальви, когда окончательно уверился в прекращении процесса. Она рассказала, что местные жители, узнав про начатый против меня процесс, отправили протест депутату от Корсики, господину Ландри.

Вскоре мы поехали в Рим. Как я и опасался, я нашел мать в плачевном состоянии здоровья. Тетя Бишетт не скрывала от меня, что очень этим встревожена. Она сказала, что клеветнические статьи обо мне, судебный процесс, не говоря уж о многочисленных письмах друзей, присланных с добрыми ли или дурными намерениями, которые родители получали в последние месяцы, конечно же ухудшили нервное состояние матери и ускорили кончину отца. Эти было тем более печально, что я был бессилен исправить зло, причиной которого невольно являлся.