В изгнании

Когда все было готово принять ее, мы отправились в Кальви. Там со времени нашего последнего приезда произошли большие изменения. Появились новые дома. Таукан Керефов, тоже ставший домовладельцем в Кальви, устроил бар и ресторан в купленном им доме, бывшем епископстве. В этом заведении, вскоре получившем известность благодаря прекрасному местоположению, всегда допоздна толпился народ. Часто по ночам нас будил шум подъезжавших и отъезжавших машин. Большие яхты стояли на якоре в порту, а под солнцем простирался пляж, заполненный обнаженными телами. Кальви, наводненный туристами, больше не напоминал то красивое и тихое место, которое нас так пленило.

В те недели меня охватило неодолимое желание рисовать. До сих пор Ирина очень талантливо рисовала вымышленные лица с огромными, странными глазами, принадлежащие неведомому миру.

Несомненно, под влиянием этих рисунков жены я приступил к своим. Я отдался им с настоящим увлечением, будто чарами прикованный к столу. Но то, что рождалось под моим карандашом, выглядело скорее кошмарными видениями, чем творением мечты. Я, любивший только красоту во всех ее формах, мог создавать лишь монстров! Как будто некая злобная воля, скрытая во мне, искала себе выражения и водила моей рукой. Моя работа происходила в некотором роде помимо меня. Я никогда не знал, что собираюсь сделать, но в результате это всегда оказывались уродливо-бесформенные или гротескные существа, родственные тем, что преследовали воображение некоторых скульпторов и живописцев средних веков.

Я перестал рисовать однажды так же внезапно, как и начал. Последний рисунок, который я сделал, мог бы представлять самого Сатану. Все профессионалы, которым я показывал эти странные работы, удивлялись технике, добиться которой можно было лишь многолетними упражнениями. Я же никогда не держал в руках ни карандаша, ни кисти до этого периода безумия, и с тех пор, как он кончился, я не только утратил к нему вкус и желание, но даже и ради спасения своей жизни не смогу больше этого повторить.

Почти каждое прибывавшее судно привозило к нам друзей, живших у нас по нескольку недель. В конце концов, мы оставили им дом в цитадели, ставший слишком тесным, и переселились на ферму. Наше окружение стало слишком многочисленным, чтобы позволить нам жить спокойно. Каждый день устраивались экскурсии по окрестностям или прогулки по морю. Во время одной из этих последних Калашников чуть не утонул. Мой шурин Никита бросился в воду и благополучно пришел ему на помощь. Но этот день, видимо, был днем всяческих происшествий. Причалив в Кальви, мы поехали обратно на машине. Поскольку сияла луна, я не включил фары, и на повороте, который я плохо разглядел, машина влетела в кювет, густо заросший терновником. Все знают крошечные иглы, столь же бесчисленные, сколь незаметные, которыми вооружены эти растения. Никита был буквально изрешечен ими, как и Панч, бывший с нами. В результате врач, вызванный к первому, должен был позаботиться и о втором.

Телеграмма из Рима, которой мать объявляла о своем скором приезде, положила конец нашему пребыванию в Кальви. Мы отплыли с острова первым же рейсом, чтобы встретить ее в Булони.

Я очень радовался этому воссоединению. Но, по правде говоря, близкое соседство мадам Хуби вызывало у меня некоторое беспокойство. Как эти две столь разные женщины будут жить бок о бок, не возникнут ли неприятности? Я с трепетом думал об этом. Биби очень не терпелось познакомиться с моей матерью, и она уже называла ее по имени: «Зинаида». Это меня тем более не успокаивало!

Мать приехала оживленная, исполненная бодрости и казалась очень довольной тем, что она теперь с нами. Ее сопровождали мадмуазель Медведева, сиделка, ухаживавшая за отцом, ее старая горничная Пелагея (сменившая имя на «Полину», которое она находила более элегантным) и маленький померанский шпиц, откликавшийся на кличку «Дролли».

Павильон очень понравился матери, но, войдя туда, она воскликнула: «Ах, какой он маленький». Увы, да, он был мал, и это подтвердилось через несколько минут, когда прибыл грузовик, нагруженный огромными сундуками, тюками и чемоданами, составлявшими ее багаж. Я должен был снять помещение по соседству, чтобы разместить все это. Тем не менее, мать очень полюбила свою комнату, которую звала «Моя келейка».

Приближался опасный момент встречи с Биби. Она вошла в гостиную, где мать ждала ее. Биби поддерживали два слуги и сопровождал третий, с большим букетом роз.

– Это цветы для маленькой Зинаиды, – торжественно объявила Биби. – Я обожаю ваше имя, дорогая княгиня, и оно у меня все время на языке. Не удивляйтесь; надо меня принимать такой, какая я есть. Солнце, скажите вашей матери, что я очень робкая. Я зову вашего сына Солнцем, потому что очень его люблю! Но это каналья, негодник… И такое дурное окружение! Я сочувствую вам, иметь такого сына нелегко!