В клетке. Вирус. Напролом

Но она стала лишь первой в списке. После этого мы разговаривали еще с пятью или шестью врачами в той же больнице, и никто из них не соглашался нам помочь. И не по медицинским показаниям: несмотря на синдром клетки, в целом я была здорова и моя репродуктивная система работала прекрасно. Причина отказа заключалась в другом и была вполне очевидна. Как и то, что делать дальше.

Эванджелин Дэвис:

Дело «Деллинджер против больницы Университета Джорджа Вашингтона» стало для нас огромным шагом вперед. Оно напомнило всем, что хадены – это прежде всего люди с теми же правами и возможностями и что их нельзя просто так отбросить из-за каких-то предрассудков или необоснованных страхов перед возможной ответственностью.

Кроме того, важно отметить, что это дело предвосхитило многие другие дела, за которые мы потом брались. После нескольких судебных заседаний оно было обжаловано в Верховном суде, где все девять судей проголосовали в пользу истцов. Это стало серьезным прецедентом, на который можно было опираться. Мгновенно появилось огромное количество дел, связанных с хаденами.

А еще это было первое дело, по которому я выступала перед Верховным судом, поэтому я так хорошо все помню.

Лавана Деллинджер:

Мы назвали нашу первую дочь Эванджелин в знак благодарности.

Иметь детей-нехаденов для родителей-хаденов было настоящим испытанием. Очень трудно описать, насколько это странно – будучи в триле, держать крохотную дочурку возле своего настоящего тела, пока она сосет твою грудь. И даже выиграв суд, мы все равно постоянно ловили на себе косые взгляды, когда гуляли с Эвой в парке. Не раз и не два полиция просила нас доказать, что ребенок – наш. Иногда я держалась из последних сил, чтобы не стукнуть кого-нибудь.

От хаденов нам тоже доставалось: я получала сообщения о том, что, раз наши дети нехадены, мы не можем в полной мере быть преданы делу хаденов. А я им типа, простите, какому делу? Вы о чем? Послушайте, говорю, я, конечно, хочу вам помочь и все такое, но прямо сейчас мне нужно поменять подгузник. Моя дочь для меня важнее всех ваших «дел».

В конце концов люди о нас забыли, и очень хорошо. Теперь у нас две дочки и сын. Сын любит шутить, что у него две пары родителей, только одна из них нечасто выходит из дома. Ему эта шутка кажется смешной, хотя в ней мало забавного. Мы действительно нормальная семья. А также наглядное подтверждение того, что даже в этом новом мире хаденов, или как вы его называете, люди просто пытаются жить своей жизнью. Так же как в любом другом мире, какой ни возьми.

Часть шестая

Двадцать пять лет

Моника Дэвис:

Ощущаю ли я, что прошло уже двадцать пят лет? Нет, и едва ли можно именно «ощущать» любые длинные отрезки времени, как бы долго они ни длились. Моя дочь родилась восемнадцать лет назад. Иногда я смотрю на нее, и мне кажется, что еще вчера она была младенцем. Прошлое имеет свойство сжиматься. Возможно, для того, чтобы можно было вычленить из него главное.

Но порой я вспоминаю, как же давно все это началось. В нынешнем году к нам пришла новая поросль терапевтов, и среди них одна девушка, которая заразилась синдромом Хаден еще в материнской утробе. Она большая умница, как и все эти молодые врачи, и она всю свою жизнь провела в триле. Как представлю, меня прямо дрожь пробирает, а ее, похоже, это совсем не заботит. Большинство ее коллег, которые вообще не помнят жизни до вируса, тоже считают это совершенно нормальным. Только глядя на них, ты действительно ощущаешь, что прошло двадцать пять лет.

Наташа Лоуренс:

Прошло уже двадцать пять лет, а у нас до сих пор нет эффективной вакцины, вот что по-настоящему меня беспокоит. И лекарства тоже нет. Единственное, чему мы научились, – это блокировать распространение эпидемии при очередной вспышке, а еще создали целый арсенал терапевтического оборудования, чтобы облегчить жизнь запертым. Мы не можем победить болезнь. Мы можем лишь сделать ее менее ужасной.

Да, для меня это выглядит как поражение. За прошедшие четверть века мы очень много узнали о мозге. Мы добились огромного прогресса в интегрировании этих мозговых протезов и создали целую индустрию вокруг обслуживания хаденов и облегчения их жизни. Но все равно каждый год сотни тысяч американцев заражаются новым штаммом вируса Хаден. Десятки тысяч умирают, десятки тысяч становятся запертыми.

Знаете, на что это похоже сейчас? На автомобильные аварии. Несмотря на то что машины снабжены системой автоматического управления, люди по-прежнему попадают в аварии, потому что на время отключают или вообще отказываются от нее. Мы все еще теряем от десяти до двадцати тысяч людей в год в дорожных происшествиях, и никто не думает об этом как об эпидемии. Это просто высокая цена, которую мы платим за нашу работу, да и вообще за жизнь. Синдром Хаден тоже стал такой ценой. Хронической болезнью, охватившей всю нашу страну, как и всю планету.

Томас Стивенсон: