В краю Сорни-най

Немного едет — видит белую птицу. Догоняет, бьет — чайка падает. А Мирсуснэхум забирает сверкающую чашу.

— Вот ваша чаша! — говорит он народу, бросая чашу в руки людям. И удаляется в огненном танце.

Не бессмысленна эта сценка!

Таков древний праздник манси и хантов, в котором Лев Толстой видел зерна истинного произведения искусства.

А ведь недавно многие утверждали, что у народов Севера нет и не может быть искусства. Отрицалась возможность существования у них танцев. «Танец, дочь веселья, — читаем в многотомной «Истории танцев мира» С. Н. Худякова, — конечно, не мог найти себе места среди вечных льдов и холода, и поэтому у эскимосов, круглый год окутанных звериными шкурами, непрерывно влачащих свое скудное существование среди снежных вьюг и морозов, не могло родиться желание веселиться посредством танца». В других исследованиях с той же самоуверенностью своеобразное, экзотическое, непонятное европейцам искусство малых народов объяснялось «бессмысленными выходками дикарей» или просто шаманством.

Татьяна Федоровна Петрова-Бытова — ныне заслуженный деятель искусств РСФСР, — посвятившая себя созданию национальной хореографии Севера, доказала, что и под холодным небом рождаются огненные пляски, что древние, неевропейские танцы северян обладают огромной выразительностью, яркой впечатляющей простотой, они так же многоцветны, как пляшущие сполохи северного сияния.

Кружок национальной хореографии северных народов выступал уже на первом фестивале народного танца в Москве — в 1935 году. И с большим успехом: нанайская шуточная борьба сразу перекочевала в ансамбль народного танца И. А. Моисеева. Потом стараниями Петровой-Бытовой был создан ансамбль «Северное сияние». Он существует уже тридцать лет, и популярность его растет. Помню, как меня самого потрясли сцены народных игрищ манси. В известной мере они воссоздавали знакомый мне с детства «медвежий праздник». Когда-то к нему относились пренебрежительно, объявляли шаманским действом. Петрова-Бытова сумела переосмыслить его, выделить из него все, в чем проявились талант, характер, самобытность моего народа.

Сейчас у народов Севера развиваются и музыка, и литература, и живопись. Истинные произведения искусства есть и у манси Петра Шешкина (его скульптуры экспонировались на Всесоюзной художественной выставке самодеятельных художников), и у молодого хантыйского художника Геннадия Раишева.

Раишев свободно владеет искусством причудливого северного орнамента, представляющего, кстати, не просто бессмысленные, красивые завитушки, а письмо, которое старики могут читать…

Раишев в какой-то мере продолжает начатое Панковым. Но было бы печально и неестественно остановиться на том же уровне. Было бы грустно, если бы творчество художника ограничивалось подражанием. Жизнь нашего века кипучая, сложная. Уложится ли она в древнюю загадку и орнамент? Нет! К счастью, Раишев, по-моему, идет дальше. Современный человек, знающий и Шекспира, и Толстого, и Пикассо, Раишев лишь отталкивается от видения мира своих предков и ищет собственные пути отображения многогранной действительности.

Трудно передать, описать содержание, тематику экзотической и остросовременной графики Раишева.

Скажу только, что автор этих строк благодарен Раишеву за истинно северное оформление книги поэм «Песня последнего лебедя», которая вышла в издательстве «Советский писатель».

И манси Петр Шешкин, и хант Геннадий Раишев, и ульчский художник Александр Дятала, и нанаец Андрей Бельды — каждый по-своему открывают мир кистью художника.

А сначала была просто загадка.

И от причудливой загадки может вырасти оригинальное искусство, нужное людям.

* * *

Кто сегодня продолжает складывать песню человека северного сияния?

Вспоминаю одно событие. Было это в Салехарде, лет пять-шесть назад. Чум… Древнее жилище оленеводов. Посреди — краснощекая печь. Жарко. А спину холодит. На улице мороз за пятьдесят градусов. Рвется он в чум сквозь шкуры, лежащие на шестах. У древнего огня — люди. Идет семинар молодых писателей пяти национальных округов Севера.

В глазах некоторых гостей удивление. Космические корабли, сияющие огнями города — и конусообразный чум из шкур? Лайка, лежащая у порога теплого жилища. Олененок Авка, протягивающий безрогую головку к ласковому теплу огня. Домашний олененок. Весной он осиротел. Беспомощную и слабую Авку люди взяли в чум. Смотрит Авка доверчивыми смолистыми глазами на людей, на огонь и радуется теплу.

Полный чум народу. Человек двадцать. Сидят плечом к плечу. Вокруг огня сидят. Откуда знать олененку, что людям из разных концов земли порой необходимо посидеть у одного огня и поразмышлять о жизни, поделиться теплом и опытом? А на улице мороз такой, что карликовые сосенки трещат. Жизнь… Что это такое?! Люди, олени, собаки — все перед лицом стужи собрались вместе. А иначе не проживешь.

Итак, полный чум молодых писателей-северян!