В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

— Что жаловаться на посредственность нашей литературы? Все дело в том, что исчезла сортность. Все идет одним сортом... Наше время требует от литературы жестокого анализа всей жизни человечества. Отсюда рост интереса к социально-философской литературе. Быто­визм не удовлетворяет.

29 августа 1971 г.

Пришли на дачу к Леоновым. Со мной дочери Оля и Лена. Л.М. долго водил их по саду, показывая необычные растения. Прогулка по саду завершилась оранжереей кактусов.

Неожиданно зашел Ираклий Андронников. Как всегда блестяще рассказал о Толстом, о Маршаке...

Л.М. попросил рассказать о нем, но Ираклий не решился.

Долго не записывал бесед с Л.М., хотя разговаривали очень час­то. Жаловался на невнимание руководящих товарищей к литературе и к нему. Иронически встретил присуждение Государственной премии В. Кожевникову за «Особое подразделение».

6 ноября 1971 г.

Сегодня с Ольгой Михайловной пошли к Леоновым. Л.М. встретил нас «при параде» — в костюме, галстуке, предельно любезен и галантен — джентльмен! Он рассказывал о своей поездке в Полухино, в этой деревне он жил, когда отца посадили в тюрьму. А деревни нет, все заросло бурьяном по грудь. Один дом купил летчик за 50 р. и летом живет с женой и детьми. Подошел паренек к машине и спросил: «Вы, дядя, настоящий Леонов или его сын? Настоящий Леонов посадил здесь вот те четыре дерева». Церковь вся обобрана. Кладбище сокрушено так, будто над ним трудился полк дьяволов. У меня там похоронены прабаб­ки, бабки, две тетки. Помните, Вихров ребенком несет икону? Это я нес ее, когда хоронили мою прабабку. Там же, недалеко, находился и родничок, к которому мы ходили с братом в Пестово.

Заговорили о рукописях. Он стал жаловаться, что сам своего по­черка не разбирает и тогда из-за этого выбрасывает целые страницы.

— Вчера выбросил две, а потом стал просматривать заново, ба­тюшки, там же одно особенно дорогое мне место.

О «Русском лесе»:

— Да, вначале Вихров и Грацианский составляли одно лицо. Сер­гей перед фронтом забежал к Вихрову. После его ухода через 15 минут Вихров должен был покончить с собой. Внутри началась борьба хоро­шего в Вихрове с подлым. Вот тут-то они и расслоились. Возник новый образ. Определился и Вихров.

Рассказал он о находках в «Евгении Ивановне».

Ольга М.:

— Пушкин как-то заметил, что Малерб и Ронсар истощили себя в увлечении формой. Возможно это?

Леонов:

— Я понимаю их. Это не только возможно, но это и бывает. Нужна мера.

Она заговорила о «Воре», о том, что вторая редакция потеснила непосредственность. Л.М. спорил:

— Я ведь только кое-что сильнее прочертил. Почему она изменила в тот вечер ему? Надо было пояснить читателю. Нет, я не менял духа произведения, пафоса характеров. Я только кое-что сделал яснее.

Как всегда, говорил много о снах, о религии, о том, что нужен Сергий Радонежский. Процитировал слова Ключевского о нем... Сказал, что мечтает написать о дьяволе.

— Хочу сделать его одним из персонажей романа. У финнов есть легенда: когда Бог поднялся над морем, осмотрелся, он не увидел ничего, кроме воды, а в ней свое отражение — дьявола.

Снова о Достоевском:

— Я тут перечитывал «Бесов». Одна глава в наборе, вторую пи­шет, а третья еще не вышла из замысла... А как написано! Мы же... А ведь у нас какие условия. Шесть лет назад у меня мой последний роман, по существу, был уже закончен, надо было перенести только на бумагу. Перенес. И вот уже пять лет работаю над совершенствова­нием и что получится?

Л.М., вспоминая о прошлом, описал предпасхальную и пасхаль­ную ночь, которые сами по себе обновляли людей.

А продажа грибов! Кадки с грибами от Охотного до Устьинского моста. Стоит дед в треухе с позеленевшей бородой, и ты от одного вида его витаминизируешься. Но идешь дальше, чтобы на все по­любоваться.

Когда мы шли домой, Ольга Михайловна под впечатлением заметила:

— Что бы ни говорили об этом человеке, о его характере, его настроениях, даже капризах, как бы он ни вел себя, искренне или чуть играя, — он не сравним ни с одним современным писателем. Мы же многих из них знаем. Он живет какими-то более высокими интересами, чем все остальные, несравнимы его мысли, настрое­ния. В его обществе ты сам уходишь от бытовизма, задумываешься о жизни, смысле ее, о смерти, о мире и даже вселенной. Это не ку­хонные разговоры, породившие «кухонную литературу», кино, пье­сы, интеллигентскую обывательщину. Это совсем другой мир, с не­досягаемыми для многих высокими сводами.

6 ноября 1971 г.

Постоянный вопрос: «Что нового в литературе?» На его (в очередной раз) утверждение, что нужна литература мощных и глубоких синте­зов, я сказал, что огорчают вторые и третьи книги молодых авторов которые начинали талантливо.

— А по ним-то и можно только судить, насколько может быть серьезным писателем начинающий. В первой книге не все заслуга автора, многое — от деда, отца — понимаете, о чем я? А во второй книге проявляется по-настоящему, насколько глубоко копает писа­тель и способен ли он что-нибудь поднять с глубины.