В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

— Первые мои выступления о лесе появились еще до войны... А теперь тоже надо защищать лес. Если вы обладаете властью, надо обратить внимание на то, что в мусорных ящиках находится половина бумаги, а можно бы очистить город и одновременно спасти миллионы деревьев. Вот журнал «Англия» выходит на бу­маге из макулатуры.

Б. Стукалин сказал, что он много этим вопросом занимался и это­му придает значение Косыгин. Создали три фабрики, но нет машин, отбеливающих от краски. Купили машины, но недостаточно, т. к. надо делать миллионы тонн из вторичного сырья.

Появились сотрудники ИМЛИ им. Горького, и начальство собра­лось уходить.

Началась вторая волна чествования. Бердников, директор ИМЛИ, сказал: «Вы живой классик. Мы все вас ценим, любим» (повторил Маркова!)

Л.М. пересказал разговор с Горьким о «Воре», напомнив, что переработку романа он как бы предвидел... Свой неизданный роман уподобил двенадцатипудовой свинцовой кукле, которую носишь в себе и разродиться не можешь.

Пришедший Пастухов сказал, что они только были в Грузии, где средний гонорар писателя — 320 рублей.

Л.М.:

— Но у нас нет различия, платят не за качество.

Однажды я мечтал купить Библию XVI века. Особенно нравилась Гравюра, где Ной переписывает животных, перечисляя парами (верб­люд, петух). Союз писателей напоминает эту гравюру, где все из одного конверта. Вспомнил, что обратил внимание на это Суслова.

А также слова Н. Хрущева, что он «опасный человек», которого в зале слушают так, что урони булавку, было бы слышно.

Г. Ломидзе ответил, что Л.М. — активный член Отделения лите­ратуры и языка АН.

Л.M. долго говорил о писательском труде. Писатель работает, прежде всего, для себя, у него должны быть самые высокие крите­рии, которые он предъявляет себе. Я понимаю свой труд, как ма­ниакальное заболевание, когда спишь ли, моешься ли в бане, а мысли все о своем произведении. Микеланджело соскочил ночью и пробе­жал в Сикстинскую капеллу, приготовил краски, поднялся на леса, сделал мазок и пошел домой... В 1927 году Горький дал мне книгу одного литературоведа, где рассказывалось о том, что Флобер но­чью прошел к столу, чтобы поправить эпитет, но исправив, уви­дел, что надо менять и все другое, потому что вся кровеносная сис­тема нарушается...

В. Щербина вспомнил, как Л.М. рассказывал об учителе, что он понес свою первую книжку ему — учителю Кулькову. Сторож узнал его и спросил: «А Очарков где?» Это мой однокашник. Я ответил, что он умер, а сторож сообщил, что и учитель умер.

— Много лет спустя, когда я писал «Взятие Великошумска», ре­шил прославить фамилию Кулькова. Вдруг в 1948 году получаю пись­мо от его дочери, которая когда-то мне нравилась. Она спрашивает — нельзя ли встретиться?

Однажды пришла сутулая старая женщина, на голове у нее была наколка, прикрывающая лысину. Рядом с ней здоровый мужчина — ее брат. Он просил помочь возвратить ему комнату, которую забра­ли, когда он эвакуировался.

Сказал еще об одной своей просьбе: «Я овдовел и прошу, чтобы мне дали женщину». Ответил ему, что вот это уже не в моих силах, даже если я депутат.

Гости, заметя утомление Л.М., уходили. Нас он не отпустил. О.М. ушла к Наталье Леонидовне, а я оставался.

Потом были еще издатели из «Художественной литературы» во главе с В.О. Осиповым. И еще новая волна писателей: Ф. Кузне­цов, Ю. Бондарев, П. Проскурин, А Иванов, В. Поваляев, Алексин.

Л.М. сообщил, как у Горького, когда там сидели Сталин, Буха­рин, Шолохов, Ягода наклонился к нему и многозначительно ска­зал, что американцы написали о нем хвалебную статью.

О возникновении жанров он рассказал почти анекдот.

В доме, где праздновалась свадьба, парочка спряталась на черда­ке, между балками. Вдруг потолок провалился, и девица упала в об­наженном виде на стол. За ней летел матрос, но так как это был наш советский матрос, он подтянулся и исчез. Если бы остановиться на этом, то был бы комический жанр. Но я увидел эту женщину в боль­нице с запрокинутым и необыкновенным лицом. Она упала на бу­тылку и переломила позвоночник. Вот и другой жанр.

Ю. Бондарев спросил: «Будем мы читать ваш роман?»

Л.М. ответил, что он забыл даже содержание. «Писатель должен укладываться в биологический период — 7-9 лет, а я — 30 лет. Мно­гие главы написал заново, которые нельзя просто вставить, требуется длительная работа, чтобы не нарушить капилляры. Книги имеют свою судьбу, будут редакторы».

Овчаренко: «Воля автора — закон, но она не защитит ваше произ­ведение от произвола, если издание будет осуществлено без вас».

Ю. Бондарев: «Читали “Воспоминания современника о Тургеневе”?»

Л.М.

— Нет, не читал, из-за глаз.

Ю. Бондарев: «Тургенев как эстрадник в литературе. Я раскрыл “Отцы и дети” и увидел, что это невозможно читать. Не понимаю, почему нам подсовывали его в школе. “Бежин луг” — это прекрасно, а вот романы? Его сентиментальность, его обращение к читателю».