«Подняли якорь, – подумал я, садясь на койке. – Интересно, к чему бы это?» Я заглянул в каюту напротив. Старков покачал головой и сказал на своем спотыкающемся немецком, что это никак не может быть якорь. Однако через короткое время корабль наполнился гулом жизни, и двигатель заработал. Судно пробудилось ото сна. Палубы снова вибрировали. Насосы нагнетали давление в гидравлической системе, и было слышно, как шумят под палубами очнувшиеся от безделья трубопроводы. Команды капитана, разнесенные судовой громкой связью по всему кораблю, эхом отзывались в коридорах. Я сложил все незакрепленные предметы: стаканы, одежду, ручки, книги, магнитофонные кассеты – и поспешил наверх. Когда «Иван Киреев» начал движение, иссиня-черное сумеречное небо нависало над белоснежным куполом ледника, создавая вместе с голубым морем ошеломляюще красивое зрелище. Ветер настигал корабль с кормы, словно втягиваясь в гигантскую воронку на севере. Я узнал, что прогнозы от трех метеостанций изменились, открыв перед нами узкое окно надежды на удачу. Ержи Гавронский, Боярский и капитан решили, что надо использовать любой представившийся шанс, и ударили по рукам, пожелав друг другу успеха. Мы можем обогнать циклон, но для этого нам нельзя больше терять ни минуты. Путь вокруг Новой Земли займет около восьми часов. Сейчас 10:15 вечера. В полночь мы пройдем мимо залива Иванова.
В 6 часов утра меня разбудило солнце, которое светило мне прямо в лицо через иллюминатор. Море было спокойно, и корабль на полном ходу летел по нему прямо на юг. На небе ни облачка. Северо-восточная оконечность Новой Земли казалась обширной светло-коричневой равниной с небольшими холмами, образованными ледником. Снега почти не было. Ледяную шапку, расположенную в 20 километрах от берега, невозможно было разглядеть из-за дымки на горизонте. Теперь нас ничто не остановит. Я не мог усидеть на месте и возбужденно ходил по палубе. Через два часа «Иван Киреев» сбавил скорость. И вот, в начале девятого утра, судно, на котором мы вышли из Архангельска, бросило якорь в широкой полукруглой бухте, которую наши соотечественники 400 лет назад окрестили Ледяной Гаванью. Безмятежное море флегматично плескалось у ледяной кромки берега. Мыс Спорый Наволок выдается вперед низким и практически плоским выступом. Мы лихорадочно складывали на палубе ящики, коробки, инструменты и рюкзаки.
Благохранимый дом – Het Behouden Huys – на карте Геррита де Вейра 1598 г. (Воспроизведен фрагмент ее перегравировки начала XVII века. – ред.) Пунктирными линиями показаны маршрут возвращения зимовщиков на двух открытых шлюпках и места высадки их на берег
«Я же тебе говорил, – гордо сказал Ержи. – Когда дойдет до дела, рассиживаться будет некогда». Первый человек спустился по веревочной лестнице в плашкот. Боярский, стоя у фальшборта, целовал на прощание всех, кто высаживался на берег, и желал нам удачи.
«Давай! – восклицал он хриплым голосом. – Давай!»
«Всё время следи за Ержи!» – срывая голос, прокричал Антон своему оператору, когда плашкот начал отходить от «Ивана Киреева». Я дотянулся до красно-белой геодезической рейки и для пущего драматизма прикрепил к ней толстой ремонтной лентой два флага: трехцветный нидерландский и морской русский с синим крестом. Когда мы набрали скорость и заскользили по воде, флажки развернулись и затрепетали на ветру. Команда корабля зааплодировала и отсалютовала нам на прощание поднятыми вверх кулаками. Высокая погрузочная рампа ограничивала обзор, и я не мог оценить, как быстро мы движемся. Я спросил Ханса Бонке, который был здесь два года назад, какой ширины берег и трудно ли забраться на плато. «Можно зайти обычным шагом», – ответил он. Внезапно берег появился вблизи. Крест, поставленный Кравченко, был отчетливо виден тонкой линией на фоне ясного неба. Нагруженный плашкот медленно и осторожно продвигался по мелководью. До берега оставалось 50 метров.