В мире античных образов

Вступил в свои права последний этап существования рабовладельческого общества, характеризовавшийся развитием самой яростной эксплуатации общественных низов и закрепощением всех трудовых элементов общества. Немудрено, что даже благочестивый составитель биографии Антония говорит о множестве христиан, стекавшихся к строгому отшельнику в поисках спасения от несправедливостей судебных органов и от чиновников фиска. Если в «Саламбо» Флобер дает грандиозное социальное полотно, на фоне которого бледнеют переживания самой героини романа, то в «Искушении» этот социальный момент не только упущен, но и просто искажен, так как Антоний мало того, что не чувствует грозного дыхания социального кризиса, но даже искушается превращением в Навуходоносора и прелестями царицы Савской. Таким образом, неубедительность переживаний центральной фигуры еще более подчеркивается неверной характеристикой социальной обстановки, породившей психологическую атмосферу переживаний флоберовского героя.

В Писпире Антоний провел почти двадцать лет, а затем, в поисках еще большего уединения, отправился вместе с караваном бедуинов к Красному морю. Там, на крайнем востоке Фиваиды, он нашел последнее убежище, откуда только в редких случаях появлялся в Писпире.

Интересно, однако, что даже из этой глуши он поддерживал связь с Александрией и совершил туда в 338 г. путешествие, чтобы приветствовать вернувшегося из ссылки александрийского архиепископа Афанасия, главного противника арианизма. Дружба Антония с Афанасием несколько загадочна. Трудно определить, что могло соединить александрийского специалиста по христологическим вопросам с неграмотным анахоретом. Сомнительно, чтобы это было знаком трогательного единства между бежавшим от мира анахоретом и одним из крупнейших представителей все более и более обмирщавшегося епископа. Скорее властный Афанасий мог пользоваться славой Антония как подвижника и им самим в качестве мощного орудия против еретических измышлений александрийского дьякона.

В громадном параде еретиков всякого масштаба и калибра, который проводится Флобером перед искушаемым Антонием, одно место несомненно оправдано. Это — краткий монолог Ария: «Безумцы, ратующие против меня, берутся истолковать бессмыслицу; чтобы не срамить их до конца, я сочинил песенки, такие забавные, что их знают наизусть на мельницах, в кабанах и в гаванях». Нельзя сказать, чтобы дошедшие до нас отрывки Ариевой «Талии» — так называлась его длинная поэма, посвященная защите арианства, — отличались «забавностью». Поэтически они банальны, и, чтобы оценить их содержание, нужно быть представителем александрийской «черни», для которой богословская формула все же покрывала какие-то экономические надежды и чаяния.

Но один факт вполне установлен — «песенка» Ария распевалась александрийским простонародьем, и для борьбы с популярностью своего злейшего врата Афанасий выносил свою живую «икону» — знаменитого и, по всей вероятности, импонировавшего только этой «арианской» аудитории отшельника. Неверный ракурс, в котором построено у Флобера изображение переживаний Антония, заключается в том, что все они перенесены почти исключительно на почву рационалистических умствований и мудрований, причем социальный момент выключен целиком и даже элемент сексуально-чувственный, имевший столь большое значение в анахоретской жизни, оттеснен на задний план.

Антоний умер в 356 г., в весьма почтенном возрасте ста пяти лет. Благочестивое предание рассказывает, что своему другу Афанасию он завещал свое последнее имущество — тунику из бараньей шкуры и старенький плащ, служивший ему постелью. Однако у неграмотного анахорета было и другое наследство в виде толчка, который был дан им развитию отшельнической формы восточного монашества, как ее обычно характеризуют исследователи. Казалось бы, что это подлинное наследство почти что лишено интереса для исторического анализа флоберовского произведения, но как раз аналитический и исследовательский стиль флоберовского исторического романа вынуждает к этому экскурсу в область творчества уже не Флобера, а Антония.