В мире хищных зверей

Армия гуманистов требовала гуманности в отношениях между людьми, строгого соблюдения всех прав человека и равенства людей. Они мечтали о царствии Искусства, Красоты, Художественности, однако на дух не переносили любые насилования мозга и тела — отвергали лекарства, табак, алкоголь, наркотики, даже науку, когда она становилась объемистой, зато ратовали за спорт.

Далее, соратники, или Стальная Армада считали войну главнейшим из искусств, а силу — стилем жизни и чеканно добивались своего.

«Ученые», или Армия Защиты Прогресса считали, что нельзя останавливать научную мысль и техническое развитие цивилизации, а, наоборот, следует ускорять, ибо в этом спасение из постигшего всех «тупика».

И последняя армия, солдатом которой и был Егор, — Правительственная. Свободная Война началась стихийно, охватила все слои и вовлекла в противостояние большинство населения, поэтому правительство не посмело назвать это восстанием или беспорядками и посему профессиональная, оплачиваемая из средств налогоплательщиков армия, так и осталась в стороне нейтральным свидетелем. Как ни странно, Правительственные войска составлял такой же простолюдин и обыватель, что и войска всех других сторон, считая и остатки неприсоединенных партизан. Так чего же добивалась эта, названная столь громким именем армия? Она защищала тех, кому дорог был любой мир, защищала покой тех, кто хотел спокойно жить и работать, хотя бы и по-прежнему. Одним словом, эта армия собрала под свои знамена всех тех, кто не видел тупика жизни или не хотел видеть, или считал его глупостью.

Впрочем, так было вчера. Кто же с кем воевал сегодня знали лишь высшие командования, а может быть и не знал никто.

Егор еще раз провел взглядом по белому замерзшему полю с множеством чернеющих холмиков — накануне поработала артиллерия. По ту сторону поля молча выжидали и видимо тоже удивлялись каверзам погоды бойцы Легиона Ангелов. Насмотревшись на хрупкую тишину и прилично озябнув, Егор скользнул по траншее в тупик, где солдаты устроили сортир и исполнил свои дела.

— До-олго ходил! — удивился лейтенант, который, укутавшись в одеяло, размечал на карте позиции.

— Я, товарищ лейтенант, в сортир бегал.

— Сколько? — спросил Поэт, не отрываясь от окуляров перископа.

— А… минус двадцать три, — вспомнил Егор.

Лейтенант присвистнул.

— Однако! — отозвался из угла и радист.

— Товарищ лейтенант, — позвал Поэт, — а враг-то наш призадумался. Молчит, стерва.

— Ужинает, наверное.

— Да не, — сказал Егор, — приморозило.

— Зимой не навоюешься, братцы, вот что я вам скажу.

— Я одного не понимаю, — сказал лейтенант Мога, оторвавшись от карты. — Разве ж мы тоже не хотим хорошей жизни? Чего ж они все повылазили-то! Им, значит, надо, а мне не надо? А мне может еще больше надо. Собрались бы, решили тихо-мирно раз и навсегда все проблемы.

— Товарищ лейтенант, так ведь на то и Тупик, что тысячи раз собирались и ничего не смогли решить. Дело в том, что из миллиардов людей, по сути, ни один не знает чего он хочет и чего он будет хотеть в течение своей жизни. В этом дело. Вот даже если к любому подослать психолога, а тот задушевно так спросит: «Скажи мне четко чего ты хочешь, только существенное, а не облепившую тебя житейскую шелуху». Человек покопается в душе — а ведь он и раньше там копался — и четко назвать только что из шелухи сможет, а под шелухой плита. Он ее ни откусить, ни проломить, ни вытащить — что за плита не знает. Мечется. Всю жизнь каждый мечется: и молодой в неведении, и старик мудрец в неведении — подвижки-то никакой. Вся разница только в том что к старости люди костенеют, если не предаются упражнениям, а плита как была, так плитой и остается.

Поэт оторвался от своей трубы.

— Возможно, это и имеет место для ищущего человека, а слабый, или наглый, или ловкач закрывается обеими ладошками от метаний и устремляет взгляд сразу на практику и говорит: «Вот мне так и так по необходимости дана задача прожить жизнь. А пусть будет неважно кто я и где я, главное поцепче ухватиться, пошире расставить ноги и прожить как можно легче, с меньшими потерями, страданиями, терзаниями, а возможно даже и с наслаждением.

— Представьте, — вдруг подал голос Егор, — что мы, играючи, строим из песка городок и садим туда тараканов. Мы наблюдаем за теми, кто помогает нам — неторопливо ползает взад-вперед. А того жука, который все пытается выкарабкаться по стене — вот непонятливый! — мы терпеливо сталкиваем вниз. Того одного, который мечется. За редким исключением, правда, мы вдруг смилостивимся и отбрасываем его в траву, беря за туловище или лапку, или мы отвлекаемся, и он успевает убежать сам — тогда он навечно вычеркивается из игры.

— Странная эта штука — жизнь!