В огне передовых линий

Дивизионным врачом у нас был военврач 1 ранга В. Т. Устинов. Он прошел с полевыми лазаретами всю гражданскую войну, потом практиковал в селе, дослужился до заведующего райздравотделом. Организатор медицинского обеспечения боя — лучше не надо. Так вот, вместе с командиром медико-санитарного батальона военврачом 2 ранга Я. К. Ишко (он сейчас доктор медицинских наук) Устинов организовал две подвижные группы первой помощи раненым. Одну из них возглавляла хирург И. Я. Наймарк, вторую — хирург А. П. Ануфриева. В каждую такую группу входили хирургическая сестра (Евдокия Шунтовая и Вера Либединская), два санинструктора, три санитара и шофер крытой автомашины, на которой передвигался этот летучий отряд «скорой помощи».

Санитарные «летучки» направлялись на самые жаркие участки боевых действий, где обычно бывает больше всего раненых, и там, на месте, обрабатывали довольно-таки серьезные раны. Оперативно и квалифицированно работали также и санинструкторы подразделений. Достаточно, например, сказать, что только одна 19-летняя Надя Федорченко за время обороны на Миусе вынесла с поля боя более 150 раненых бойцов и командиров вместе с их оружием.

О чем я веду речь? Известно, что сохранность здоровья раненого, шансы на восстановление этого здоровья зависят прежде всего от оперативности и квалификации первой помощи. Быстрее ее окажешь — быстрее человек встанет на ноги. А у нас в дивизии для такой помощи были созданы хорошие возможности. Поэтому абсолютное большинство ранений не имели отягчающих осложнений, и мы решили часть раненых, подлежащих эвакуации в тыл, оставлять для лечения у себя. Устинов подобрал до десятка изолированных друг от друга помещений (в целях безопасности больных в случае артналета противника) и развернул в них до 60 коек. Недостатка в обслуживающем персонале этот полулегальный госпиталь на восточной окраине Красного Луча, естественно, не испытывал. И именно этот госпиталь имели в виду женщины, когда кричали мне вдогонку, что молоко они распределяют по справедливости.

Чтобы потом уж не возвращаться к этому, здесь следует, видимо, рассказать современному читателю о нашем фронтовом житье-бытье. Проходило оно в основном, как я уже говорил, в землянках. Шахтеры, привычные и к крепежно-плотницким, и к земляным работам, соорудили добротные жилища. И просторно, и тепло, и уютно. В землянках же устроили себе бани — по одной на каждый батальон. Обязательно с парилкой. Парились через каждые 10―12 дней.

Была в дивизии своя прачечная, в которую кроме штатного состава приходили работать десятки добровольных помощниц-краснолучанок. Так что солдатское белье всегда было тщательно выстиранным и заштопанным. Обувь чинили прямо в ротах. Не допускали, чтобы кто-то ходил в прохудившихся сапогах (не знаю почему, но ботинок с обмотками в дивизии не было, их мы вообще не получали).

Я много бывал в солдатских блиндажах, проводили неоднократно мы совещания партийного и боевого актива, и никогда не слышал жалоб на голод и холод. Только и вздыхали: «Боеприпасов бы побольше». Или: «Эх, автоматы бы нам!» Но, вздыхая, понимали смысл сверхэкономного лимита. А за ППШ устанавливались очереди. Скажем, дружат два бойца. У одного винтовка, у другого автомат. И автоматчик заранее знал, что если его ранят, то оружие свое надо передать другу. А если и того пуля зацепит, значит, есть в списке кандидатов в автоматчики еще кто-то третий и даже четвертый. Договариваясь, солдаты думали, что именно ранят, а не убьют. Что убьют — не верили. Поэтому и объявлялась очередь за автоматом вслух, чтоб лишние не претендовали. То есть без всяких предрассудков. Такая вот солдатская психология…

В общем, насчет оружия и боеприпасов понимание было полное. Стране пока трудно, но того и другого скоро будет в достатке. Точно так же и в отношении спичек. Их мы вообще не получали, сера нужна была для оборонной промышленности. Курильщики приспособились: каждый завел себе кресало с кремнем. А в качестве трута — клок ваты, вымазанный в растертом порохе. Так что обходились. Но вот если изредка случался перебой с махоркой (на день выдавалось пол-осьмушки, по-нынешнему — 25 граммов), тут командирам прохода не было. И уж когда это доходило до меня или комиссара дивизии, с виновников взыскивалось по всей строгости.

Ну и, наконец, досуг. Ведь на фронте тоже выпадало свободное время, и его надо было как-то организовать.

Помню, пришли к нам с Корпяком четыре девчушки. Маленькие, худющие. «Мы, — говорят, — артистки. Чем можем быть полезными?..» Накормили мы их и давай выпроваживать в тыл. Ни в какую. «Мы, — говорят, — учились в музыкальной школе города Сталино, почти что закончили ее — хотим давать для красноармейцев концерты!» И запели. Да так хорошо, что мы сдались.