В окопах Сталинграда. Последние залпы

— Вот здесь — выговорил Овчинников, закрыв глаза, потирая под изодранной пулями телогрейкой левую часть груди. — Вот здесь крыса грызет, лапками копошится, раздирает… от виденной крови… Я все сделал, все… Понимаешь, Дима.

Он назвал Новикова по имени.

— Нет, — неверяще ответил Новиков и спросил: — Где люди? Где люди, лейтенант Овчинников?

Он не испытывал жалости к Овчинникову, как не испытывал жалости к себе: то, что порой разрешалось солдату, не разрешалось офицеру. До последней минуты не мог он поверить, что Овчинников даже в состоянии полного разгрома ушел от орудий, оставив там людей, которые жили еще…

— Так вон ка-ак, — опадающим голосом, все поняв, произнес Овчинников и открыл глаза, в упор встретясь с безжалостным, непрощающим взглядом Новикова. — Вон ка-ак? Арестуешь? Под суд отдашь? На, бери! Я готов! Я на все готов. Я десять танков сжег… а это не в счет! Не в сче-ет!

С перекошенным лицом он швырнул Новикову пистолет, рванул на себе офицерский пояс, стараясь расстегнуть его, потянулся к погонам под телогрейкой.

— Отдавай под суд!.. Отдавай!

— Прекрати истерику! Встань! — тихо приказал Новиков и, когда Овчинников, потухнув сразу, встал неуверенно, глядя мимо головы Новикова, он опять приказал: — Подыми пистолет. Вон там, за ровиком, землянка. Даю тебе час. Выспись. Приди в себя. Марш!

— Товарищ капитан, гляньте-ка, что это они? А? — раздался за спиной голос Степанова.

Новиков быстро подошел к щиту.

Нежаркое осеннее солнце поднялось в скопившейся хмари над грядой Карпат. Жидкие, косые полосы его лились в котловину, гремевшую боем. Она светилась автоматными трассами, вспышками выстрелов, густым пламенем горевших танков. Столбы разрывов сплошной стеной вырастали и там, где была позиция Овчинникова, и там, на блестевшем озере, где наводили переправу немцы: вела огонь наша артиллерия из города. Смутные квадраты танков, обтекая минное поле, отходили к лесу, к ущелью. Они отходили — это было ясно Новикову. Может быть, утро мешало им. И внезапно там, со стороны орудий Овчинникова, дважды мелькнуло горизонтальное пламя в направлении танков. И Новиков с дрогнувшим сердцем, не поверив, что это стреляло еще какое-то живое орудие, быстро посмотрел на Овчинникова — землистая серость покрыла странно дергавшееся лицо лейтенанта.

— Горба-ачев?! — выдавил Овчинников. — Вернулся?

Он дикими глазами взглянул на Новикова и вдруг, точно окончательно поняв все, рванулся, гибко, по-кошачьи перескочил через бруствер, огромными, нечеловеческими скачками побежал вниз по скату в сторону орудий; неистовыми крыльями рвались на ветру, метались прожженные полы его распахнутой телогрейки.

— Наза-ад! Наза-ад! — закричал Новиков страшным голосом, бросаясь к брустверу. — Наза-ад! Овчинников!

Овчинников, не пригибаясь, в рост уже бежал по полю, миновал пехотные траншеи, падал, вставал и вновь огромными скачками бежал к орудиям.

И когда автоматная очередь огненной струей полоснула по нему сбоку, затем спереди и слева, он не изменил направления, не пополз, не пригнулся — видно было, как, цепляясь за кусты, карабкался по скату котловины к возвышенности, где в коричневом тумане двигались силуэты танков.

Он выбежал на возвышенность, на мгновение отчетливо видимый на голом месте, и тотчас справа, из дыма, где шевелились перед минным полем танки, вылетел длинный огонь, другой огонь мелькнул под ногами Овчинникова.

Он, сделав еще два шага, странно опустился на колени, медленным жестом провел ладонью по голове, будто приглаживая волосы, и плоско упал грудью на то самое место, огнем пыхнувшее под ногами, и вытянул руки вперед. И неожиданно для Новикова, до физической боли стиснувшего зубы, распластанное тело Овчинникова задвигалось, извиваясь, поползло по возвышенности к кустам, к тому невидимому орудию, которое только что стреляло.

Двое людей в зеленом вышли справа из кустов, огляделись и, пригибаясь, зашагали к Овчинникову. Тот поднял голову, потом руку. Огненная точка коротко сверкнула там: выстрелил из пистолета. Двое в зеленом одновременно легли. Один из них быстро, неприцельно пустил очередь над головой Овчинникова, и он снова выстрелил три раза.

— У пулемета! — с бешенством крикнул Новиков, прыжком перемахнул в ровик, кинулся к ручному пулемету, возле которого, зло согнув спину, стоял разведчик, вжимаясь щекой в ложе. Ринувшись на бруствер, упав на него грудью возле разведчика, Новиков прокричал:

— Видишь фрицев? Отсекай их! Кор-роткими! Давай!

— Живым хотят взять. Ясно… — сквозь зубы сказал разведчик, и плечо его затряслось от дрожи пулемета.

Фонтанчики пыли взбились, замельтешили справа и выше немцев, перешли, заплясали на узком пространстве, отделявшем Овчинникова от немцев. Крупные капли пота выступили, будто выдавились на медно-красном напряженном лице разведчика. Диск кончился. Ударом выщелкнув его из зажимов, разведчик поспешно схватил новый диск, завозился с ним, никак не мог вставить в пулемет — руки тряслись. С придыханием выговорил:

— А если убью лейтенанта?.. Товарищ капитан…