В ожидании Махатмы

— Жасмин цветет… Тяжелое это время для фотографа! Сколько девиц ко мне набегает. Вплетут в косы цветы жасмина и явятся! И все требуют, чтоб на фотографии были видны и лицо, и затылок с жасмином! Как это сделать — непонятно. Бедняжки, они всю ночь не ложатся, боятся, как бы цветы не смять. А потом со всех ног ко мне — по две в минуту. Когда в студии темно, я беседую с ними о политике, а потом даю им наши листовки и прокламации. Студия для нашей работы очень удобна. Люди туда обычно приходят в хорошем настроении. Для фотографа они все, что угодно, готовы сделать, будут отзывчивы и милы, и все выслушают, чего бы он им ни говорил. Это как с парикмахером. Им кажется, что они фотографу чем-то обязаны, и охотно слушают его, а я это использую для нашего дела. Потому я и студию не закрываю, хоть мне это и нелегко — ведь ни пленки, ничего нет! Когда мы получим независимость, уж я расправлюсь с этими негодяями, которые пленкой спекулируют! Если только у меня хоть какая-то власть будет…

При мысли о спекулянтах он заскрипел зубами.

Вскоре он cтал укреплять храм.

— Знаешь, в чем преимущество этого места? — пояснял он Шрираму. — Если не считать пары дряхлых стариков, никто о нем и не слышал. Со стороны его не заметишь. Я с нескольких точек проверял. И снизу, с дороги, его тоже не видно. Не знаю, зачем его было здесь строить! Небось здесь заговорщики собирались тысячу лет назад!

И он мрачно захохотал. Шрирам рассмеялся. Этот человек начинал ему нравиться.

— Только не думай, что здесь вечно будет безопасно, — сказал Джагадиш. — Рано или поздно они его найдут.

— Там есть еще подземелье, — заметил Шрирам.

— Ну да, убежище старых кобр, если ты предпочитаешь их полицейским. Только нам надо ни тем ни другим не попасться!

— Да, да, нам столько всего надо переделать…

Джагадиш дал ему топорик и сказал, чтобы он нарубил побегов бамбука с листьями и притащил наверх. Шрирам рубил, пока не стер себе в кровь ладони. Потом Джагадиш велел Шрираму залезть на земляной вал, окружавший храм, и укрепить тут и там бамбуковые побеги. Он распоряжался громко и энергично. После целого дня, проведенного на солнце, лицо его блестело от пота, словно красное дерево.

— Если понадобится, — заявил он, — я всю эту гору могу замаскировать.

Шрирам чувствовал себя вконец измученным. С какой стати, думал он с негодованием, я позволяю этому человеку командовать мною, в то время как сам он ничего не делает?! Пожалуй, в тюрьме мне было бы спокойнее… Но Джагадиш не дал ему додумать эту мысль до конца.

— Помни, — сказал он, — мы ведем войну. Махатмаджи по своему, а мы по-своему. Но цели у нас одни, от первой и до последней!

— Я полагал, что мы выполняем распоряжения Махатмы…

— Разумеется, разумеется, — ответил тот неопределенно. Я тоже был его ревностным последователем. Я им и остался, только его-то нет больше рядом. Что же нам делать? Он разрешил нам продолжать наше дело, как мы сочтем нужным.

— Полностью исключая насилие, — вставил Шрирам.

— Конечно. Но разве эта маскировка — насилие? Кому oт нее плохо? Это делается для того, чтобы никто не помешал нам тщательно продумать наши планы. Я хочу, чтобы даже почтальон не очень-то сюда заявлялся. В конце концов, oн ведь служащий Британской империи.

Следующее поручение Джагадиша оказалось более сложным. К этому времени Шрирам обнаружил, что слепо подчинился этому коротышке; малейшая похвала, слетавшая с его уст, радовала его до глубины души. Может, другим своим сообщникам Джагадиш и доброго слова не скажет, думал он. День за днем, вооружившись карандашом и блокнотом, Шрирам сидел перед приемником, спрятанным за божеством, и записывал сообщения, поступавшие из Рангуна, Сингапура и Германии, которые подробно освещали ход войны в Европе и на Востоке. Он работал далеко за полночь. К концу третьего дня от карандаша остался только жалкий огрызок. В жизни своей он так не трудился. Единственной наградой ему была похвала Джагадиша.

— Очень хорошо! Великолепно! Все больше наших ребят вступают в Индийскую национальную армию. Скоро они войдут в Индию.

Он присаживался к фонарю и внимательно прочитывал сообщения, а Шрирам меж тем отгонял мошкару и жуков, тучами летевших на свет. Джагадиш размечал сообщения и уносил их в Мальгуди, где их печатали на стеклографе, а потом распространяли из его студии.

— Говорит Токио, — раздался однажды голос по радио. — У микрофона ваш национальный вождь Субхас Чандра Бос, он обратится к вам с экстренным сообщением.

Спустя несколько секунд по радио сообщили:

— Говорит Субхас Чандра Бос.

Шрирам почтительно выпрямился. «Вот повезло, сейчас я услышу его голос!» Он преклонялся перед этим человеком — ведь он оставил свой дом, удобную и обеспеченную жизнь и ездил из страны в страну, ища путей освобождения Родины. А с какой ловкостью он ускользнул под видом садхуиз собственного дома в Калькутте, несмотря на неусыпное наблюдение полиции! Шрирам чувствовал, что ему на диво повезло: сейчас он услышит этого героя.