В Пасти Льва

Прежде чем отправиться вместе со всеми на остров Слез, Равн потрепала человека со шрамами по щеке.

— Со-оро-ока поможет, если тебе что-о-то-о по-онадо-обится, — заверила конфедератка. — Не убивай ехо-о, и о-он не станет убивать тебя. Ты наш по-очетный го-ость, а если еще и вспо-омнишь, кто-о ты тахо-ой, то-о и предво-одитель во-осстания.

— Ты зря думаешь, что после этих слов мне захочется расстаться с амнезией, — проворчал Фудир.

Равн и Ошуа оставили его в одиночестве и, спустившись по лестнице, вышли на Грэндмавер-стрит. Процессию возглавляли выстроившиеся клином Сороки, за ними следовал Ди Карнатика, а потом уже Олафсдоттр. Начинало смеркаться, и солнце этой планеты, Авгар, пламенело над небоскребами Маргаш-Нимвея на другом берегу Геннел-ривер. Одеты спутники Ошуа были в черные либо лиловые шэньмэты, украшенные серебряными слезами. И все, за исключением Равн, носили красные нарукавные повязки с черным конем — герб Ди Карнатики. На черной же повязке Олафсдоттр была изображена стилизованная комета Гидулы. К поясам и нательным ремням крепилось всевозможное полезное оборудование. Сверившись с показаниями одного из приборов, Ошуа произнес:

— Пергола к северу.

И отряд зашагал по Грэндмавер по направлению к заброшенной автофабрике. Они казались скользящими по земле преждевременно удлинившимися вечерними тенями, двигаясь бесшумно, экономя силы. Ашбанальцев на улицах было мало: вечером в этом районе становилось небезопасно — и случайные прохожие спешили обойти Смертоносных по другой стороне дороги. И лишь один человек спокойно стоял в сгущающихся сумерках на углу Грэндмавер и Берил, наблюдая за гостями планеты так, как шакал провожает взглядом проходящий мимо львиный прайд.

— Над нами, — шепнула Равн Ошуа.

— Вижу, — ответил тот.

Сверившись еще раз со своим локатором, он продолжил идти прежним путем.

Над ними другая Тень повисла на цзань-тросе, перелетев с балкона жилого здания на опору, поддерживающую более высокий уровень Берил-стрит. Там он — или она — покачался на своей веревке, словно паук с паутины наблюдая за проходящими под ним Смертоносными. Мятежник? Лоялист? Или кто-то из редеющего числа «нейтральных», привлеченный объявленным падармом? Этого Равн не знала, но, когда она проходила под эстакадой, волосы на ее загривке зашевелились. Теоретически объявлено перемирие, да только в Пасти Льва взаимодоверие давно принесли в жертву в угоду страсти Манлия. Перемирие на падарм казалось хрупкой и ненадежной соломинкой.

Ошуа взмахнул рукой, и внимание Равн, как и Сорок, переключилось на возникший впереди силуэт, тоже сопровождаемый Сороками, расположившимися в шахматном порядке: Даушу, чуть ли не против своей воли втянутый в восстание.

В конце концов, это не важно. Хотел он того или нет; мечтал или был всей душой против; двигали им корыстные или благородные мотивы… кости брошены, и на кону стояли жизнь и победа. Равн отметила, насколько изможденным стало лицо Даушу с момента их первой встречи на Мире Дангри, когда она сама была еще Сорокой. Время берет свое даже при самом благоприятном стечении обстоятельств… а последние двадцать лет спокойными точно не были.

— Пергола наверху, — прошептал Даушу, кивнув в сторону заброшенной фабрики. — Все обговорено. Остальные держатся в стороне. Верховный сказал… — Он помедлил и облизал губы. — Сказал, что пора уладить конфликт. Если победу одержит Манлий, верховный отзовет своих людей. Если Эпри — это должен сделать я.

— Стало быть, — напрягся Ошуа, — ради одной только гордыни Манлия мы все должны забыть свои клятвы?

— Манлий — мой брат по оружию. Я не могу стоять в стороне и ждать, пока его раздавит верховный.

— Одно следует из другого, — проворковала Равн. — Из крепких семян всходят хлипкие ростки…

— Шевелятся твои губы, — бросил на нее взгляд Даушу, — но слышу я голос Гидулы.

— А что, если Эпри убьет твоего собрата? — играя желваками, воскликнул Ошуа. — Просто забудем о двадцати годах борьбы? О наших погибших братьях… о тех, кого мы сами убили?

К ним присоединился еще один человек: рослая дама, кутающаяся в светло-коричневый плащ и, так же как и Даушу, носящая церемониальный головной убор старшей Тени. Екадрина Шонмейзи опиралась на ростовой посох. Ее улыбка почти повторяла оскал черепа на ее головном уборе.

— Как и мы, — заявила она повстанцам. — Для нас это еще друдней. Мы дралис, чтоб защитит Имена, которых вы хотели убит.

Она говорила с ярко выраженным котизармайанским акцентом, преображавшим, сливавшим согласные и делавшим более твердыми окончания слов. «С» и «з» в их конце звучали подобно змеиному шипению, а начальные — звенели.

Ошуа попятился.

— Мы верные слуги Конфедерации…

Екадрина только отмахнулась.

— Вер своей собственной пропаганде сколько хочеж, Карнатика. На свой зтрах и ризк. Я уже говорила верховному — это плохая мысл, но вражда промеж нас рвет его сердце и грозит его убит. Не так важны условия примирения, как то, что он наступит.

Что интересно, в диалекте Нойтойшлауна напрочь отсутствует понятие среднего рода.

Сзади тихо подошел Гидула, не преминувший сразу же вставить шпильку: