В петле времени

Он уже сидел в машине. Я открыл тяжёлую дверь, она с лёгкостью поддалась, сел на кожаные скрипучие кресла, это была настоящая кожа, шоколадно-коричневого цвета. Как она пахла! Мы никогда не жили богато, и я не знаю, почему отец решил начать с меня. Он сдал назад и выехал со двора. Я совсем не умел водить, как и любой подросток, я интересовался машинами, и даже мысленно сдавал на права, листал справочник дорожных правил, но до практики так и не дошло. Как легко она шла, совершенно бесшумно. Отец включил радио, я осматривал панель. Я тогда решил, что если уж ездить, то на дорогих машинах, в них и чувствуешь себя по-другому, в них и ты другой. Мы дали круг по кварталу и вернулись домой.

Каждое утро, перед школой, и каждый вечер перед сном я приходил в гараж, чтобы посидеть в ней. Один раз я даже заснул в машине и проснулся только от тупого стука по стеклу.

– Я тебя по всему дому ищу, – сказал отец, – вылезай из машины и бегом к себе в комнату.

Целый месяц я учил теорию и сдал наконец на ученические права. С этого дня я имел право садиться за руль. Каждый вечер я ждал отца с работы в надежде, что он покатается со мной, и каждый вечер он приходил таким уставшим, что еле доходил до кровати. Второй хирург был в отпуске, и отец отрабатывал за двоих. Мать сказала, что очень рано мне купили машину, что таким маленьким мальчикам, как я, за руль садиться не положено. На что отец возразил, мол, пятнадцать – вполне себе нормальный возраст. А мать удивилась: при чём здесь пятнадцать, когда нашему мальчику только… Она замолчала и начала складывать что-то в уме. Мы переглянулись с отцом и ничего не сказали. Все эти годы мать жила как в тумане, она могла и не заметить этого времени, если не следить за временем, как же его тогда считать. Нет, маме не стало лучше, все те дни, что она была почти с нами, она вроде как делала вид, очень странно, как человек в таком состоянии может делать вид, но она и правда старалась.

– Как пятнадцать? – вполне искренне удивилась она.

– Ну, ты сама посмотри на него. Усы уже растут. Напомни мне купить тебе бритву, сынок…

– Напомню, – сказал я.

– А где ж я была? – удивилась мама.

– В своей комнате.

Мама замолчала, и отец замолчал, ему стало неудобно от своей грубости. Он медленно доедал готовую курицу, купленную в супермаркете, и закусывал её резиновым рисом.

Весь вечер так и просидели, жуя.

Утром отец стащил с меня одеяло.

– Вставай, – сказал он, – хватит дрыхнуть, поехали.

Я слетел с кровати. На ходу надел брюки и свитер, впрыгнул в старые кеды и уже мчался во двор. Отец сидел на пассажирском сиденье. Я остолбенел.

– Садись-садись, – рассмеялся он.

Я сел, закрыл дверь, поправил окна, отодвинул-придвинул сиденье.

– Давай же, трогай, – торопил отец.

Спустил ручник, завёл машину, отпустил педаль тормоза, нажал газ. Она тронулась. Поехала сама. У меня вспотели ладони, и, кажется, разболелся живот, я чувствовал, как не хватает воздуха.

– Ну чего ты вцепился в руль, – разжимал мои руки отец, – расслабь хватку и сам расслабься.

Легко было сказать – расслабься, вся спина тогда взмокла, руки скользили по рулю.

– Прибавь газу, сын.

Я прибавил.

– Если ты сел за руль, страх нужно оставлять за дверью, – говорил отец. – Это как войти в операционную. Ты не имеешь права на страх, есть только инструмент, – он запнулся, – есть только машина и ты. Ты должен чувствовать её механику, прислушиваться к мотору, стать её продолжением. Ты она и есть, понимаешь?

Я не понимал.

Мне казалось, она слишком большая, я будто кораблём управлял. Не видел ни носа, ни кормы.

Во дворах были припаркованы машины.

– Ты так не почувствуешь скорости, – сказал отец, – выезжай на дорогу.

Я не мог сказать тогда, что мне страшно.

– Всем страшно, – сказал отец, – ты же хочешь быть полицейским, им ещё страшней.

На трассе почти не было машин, очень редко когда проезжала парочка. Это была объездная дорога, такая петля, на которую сворачивали те, кому нужно было обойти пробку, но пробок сегодня не было, и дорога была пуста. Может, подсобило утро, редко кто ездит субботним утром, в это время все спят. Справа шелестело кукурузное поле, почти сухое, местами пожелтевшее. В детстве мы боялись потеряться в нём, оно было выше нас, из-под листьев не было видно и солнца. А сейчас я увидел его, оно поднималось над полем, освещая макушки кукурузных побегов. Лучи белого солнца ходили поверху, по краю стеблей. Солнце играло, вело к повороту, лучи его уже не прикрывались полем, а светили прямо в глаза. Я чуть свернул от них на встречную полосу. «Вернись на свою», – сказал отец. Меня слепило. «Вернись на полосу», – повторил он, я крикнул, что слепит, что здесь никого нет, пустая дорога, совсем пустая, ни одной машины, никогда не было. Я жмурился, всё слезилось, силуэт грузовика, он вышел так резко, крик отца, он вывернул руль, он взял весь удар на себя. Дальше я ничего не помнил.

– Вы можете не рассказывать дальше, Бенджамин.

– Мне нужно, – сказал Морис.

Он с минуту молчал, а после продолжил.