В Питер вернутся не все

Царева слышит весть о будущем бракосочетании своего двоюродного братца…. И понимает: надо спешить. Иначе после смерти Прокопенко все его имущество отойдет к новоиспеченной супруге. А кроме как сегодня ночью в поезде, вряд ли она сумеет подобраться к режиссеру ближе… Да, да — мотив очевиден…

«Где она взяла ножи? — спросил сам себя журналист. — Наверное, купила вчера в Питере. Готовилась. Где конкретно купила — милиция установит, для меня это не столь важно… Далее. Купе у Царевой — рядом с прокопенковским. И она запросто могла слышать, сквозь довольно тонкие стенки, любовную игру режиссера и актрисы. И то, что потом Волочковская отправилась мыться… Тогда народная артистка выскальзывает из своего купе, наносит удар ножом режиссеру, а потом, чтобы запутать следы и навлечь подозрение на его невесту, кладет орудие убийства в карман халата Ольги. Вся операция могла занять две-три минуты. Немудрено, что никто ничего не видел, не слышал…»

Дима еще раз прошелся по тамбуру.

«Что ж, складненько получается, — похвалил он себя. — А что случилось дальше? Перемотаем-ка пленку дальше… Я веду следствие… Вот разговариваю с Волочковской в моем купе. Ольга как раз говорила, что знает, кто убийца. Что она имела в виду? Откуда узнала? Теперь не спросишь. Но, самое главное, ощущение, что нас подслушивают, возникло у меня в тот момент не случайно. Я распахнул дверь и увидел на пороге Эльмиру Мироновну. Она могла слышать концовку нашего разговора и, в отличие от меня, догадалась, о ком речь. Значит, решила она, надо покончить и с Волочковской…»

Что затем последовало? Полуянов наморщил лоб, припоминая.

Мы отправляемся курить. В тамбуре Царева, словно невзначай, подставляет Елисея Ковтуна, рассказав о его разговоре со злобным бандитом. Потом от компании откалывается Волочковская. Идет к себе. Затем убегает Марьяна, потом уходит Царева. Мы с оператором зависаем, курим еще по одной… А когда возвращаемся, меня встречает в коридоре моя Марьяна, мы заводим с ней идиотский разговор о любви и о трусиках в моем кармане. А невеста режиссера в тот момент уже мертва… И у Царевой, после того как она ушла из тамбура, хватило бы времени, чтобы зайти в купе Волочковской и убить ее… А потом — когда я всех перебудил — пробраться в обиталище Кряжина и подкинуть ему в сумку орудие убийства и перчатки… Черт, кажется, все сходится…»

Дима нервно закурил.

«Да, все совпало: и мотив, и возможность. У Царевой имелся резон и для первого убийства, и для второго. Но… Нет ни единой улики. А как обвинять и тем более судить без вещдоков? Но улики — не моего ума дело. Для того, чтобы попасть в суд и не быть оспоренным, вещдок должен быть — как там уголовно-процессуальный кодекс требует? — изъят следователем и описан в протоколе при двух понятых. Поэтому, если я сейчас начну искать улики, только навредить могу. Пусть этим профи занимаются. Недолго уже до Москвы осталось. Следаки и менты, будем надеяться, что-нибудь отыщут. А мне еще придется с ними объясняться и по поводу орудия убийства в моем багаже, и про кусочек обгорелой фотографии, что я в тамбуре нашел. Наверняка станут наезжать, что я улики пытался скрыть. Поэтому мне-то дозволяется только в сфере психологии рыть — кто что кому сказал, да как тот отреагировал… А где психология, там все зыбко, двояко толкуемо… Предположим, сейчас я почти не сомневаюсь, что убийца — Царева. На девяносто девять процентов уверен. Но даже одного процента сомнений хватит для того, чтобы не писать о своих подозрениях в газете — а вдруг я опорочу честного человека? И только если буду убежден на все сто (да еще и источники в правоохранительных органах мою уверенность подтвердят) — тогда смогу высказаться. И то лишь легчайшую тень на актрису кинуть, тщательно подбирая слова. А как иначе: никто не может называться преступником, пока судебное решение не вступило в силу…»

Дима к вопросам журналистской этики относился с пиететом. Да и история с облыжным обвинением, в которое его втянули и которое столь трагично в итоге, через пару лет, разрешилось, Полуянова многому научила[7].

Он, размышляя, мерил и мерил тамбур шагами. Странно он себя чувствует этой ночью: то падает с ног от усталости, то бодр и готов к действиям… Ну, конечно, ведь сплошной стресс… Но испытания не сказались на способности анализировать и синтезировать. И сейчас мысли казались особенно яркими, заостренными, словно японские боевые мечи. Мечась из угла в угол, Полуянов порой даже что-то бормотал или дергал себя за волосы. Наблюдай его кто со стороны, наверняка решил бы: парень с приветом. Но некому было наблюдать за Димой: пассажиры вагона «люкс» сидели в своих купе. А толпы, ждущих своих утренних электричек на платформах (они стали за последний час явно гуще) никак уж не могли разглядеть, что там делается в нерабочем тамбуре первого вагона «Северного экспресса», идущего из Петербурга.