В поисках императора

«Что с ними сегодня? Они наэлектризованы, как призраки…» – думал про себя Юровский, глядя на Романовых и их слуг. Время будто бы остановилось немножко передохнуть: Татьяна часто смотрела на часы, но стрелки все не сдвигались с одиннадцати. Может, вся деятельность женщин продиктована лишь страхом перед тем, что время остановится? Может быть, женщины своей суетой хотят заставить день двигаться побыстрее, стремятся сдвинуть с места ослепшие часы? Николай прошелся по комнате туда и обратно, чтобы почувствовать, как напрягаются мускулы ног, как ритмично расширяется при дыхании грудная клетка, как бежит по сосудам кровь. Все, что предстояло сделать за день, сосредотачивалось в трех или четырех делах, и он не пытался думать о том, что было за пределами этих простейших действий, которые занимали его время: урок с детьми, чтение Библии вслух, прогулка по саду, разговор с доктором о здоровье Алеши, ежедневная запись в дневнике, молитва, завтрак, обед и ужин.

Но если этот свет был самим сгустившимся временем, он леденил открывшейся мудростью. Видеть и понимать для Николая значило теперь не интересоваться больше теми тремя-четырьмя привычными занятиями, которые заполняли его время. Тревога, которая не оставляла его прежде ни на минуту, была гарантией того, что он сможет вытерпеть нескончаемые часы в Екатеринбурге хотя бы из-за надежды уехать отсюда, спасти себя и свою семью. Надежда была теплой, полной любви к жизни, но она была жива лишь благодаря беспокойству и самообману. Шахматная доска дней и ночей казалась более белой и более черной, чем когда-либо прежде; Николаю чудилось, что переход света в тень и тени в свет происходит в сумасшедшем ритме, который уже не остановить. Это мелькание, неизвестно почему, напомнило ему о брате Михаиле, единственном из Романовых, кто умел забывать о своей крови, о том, что принадлежал к царской семье.

– Когда же ты, Николай, решишься поехать со мной, на первом же поезде, переодевшись коммивояжером? Увидишь, что будет! Не быть более никем… Представляешь, какое новое ощущение для одного из нас!

Николай всегда считал Михаила экстравагантным. Брат не производил впечатления человека, убежденного в важности собственной роли, он часто сбегал из Петербурга на Запад, хотя теперь Николай жалел, что все его родственники не сделали того же и вовремя. Годами Михаил жил за границей, а когда возвращался в Россию, окружал себя слугами, простолюдинами, которых осыпал дарами своей отчаянной царственности. Общество равных себе он отвергал, особенно не любил бывать с семьей: его скорее можно было найти где-нибудь в Орле, на кухне или в конюшне, с неизменным бокалом шампанского в руке, хохочущим в компании поваров и конюхов, соревнующимся с ними в разных глупостях с такой фамильярностью, которая не имела ничего общего с демократичностью и идеями равенства. Самый огромный из поваров Михаила, с толстыми, похожими на сосиски пальцами, увешанными кольцами, подаренными господином, налезающими только на первые фаланги, казался стражником сада земных наслаждений, где все были первыми и никто не мог навязывать своего превосходства силой. Если великому князю казалось, что слуга по-настоящему верен ему, он мог потребовать от того самых безрассудных поступков. Он говорил, например, что если тот испытывает хоть каплю благодарности к своему господину, то должен помочь ему умереть самой страшной смертью, должен тут же убить его. «Держи, стреляй в меня, помоги мне, если любишь меня!» – кричал князь и совал в руку слуге пистолет.

Из одного из своих путешествий брат царя вернулся, женившись на разведенной женщине. Когда они впервые встретились с Николаем после этой свадьбы, Михаил позволил августейшему брату закончить свою речь, полную упреков и неодобрения поступка, столь противного интересам династии, а потом, наклонившись к нему и посмотрев прямо в глаза, сказал:

– Николай, ты никогда ее не видел, иначе понял бы. Если бы ты смог поехать со мной, как обычно ездят люди, ты понял бы…

Те, кто видел Наталью Сергеевну Шереметьевскую, морганатическую супругу Михаила, повторяли слова французского посланника: «Самая очаровательная женщина России». Когда она шла своей легкой и грациозной походкой по улицам Москвы, мужчины украдкой поправляли галстуки и подтягивались: перед нею всем хотелось быть красивыми.

Николай отрекся в пользу Михаила только потому, что тот был единственным оставшимся в живых сыном Александра III. Это была самая отчаянная уступка, крайнее средство: открыть дорогу установлению конституционной монархии. Поэтому брат смог бы стать таким новым царем, которого все ждали. Но Михаил был мертв, и царь не знал об этом[24]; даже Наталья, даже любовь не смогли спасти его; он все-таки остался для тех, новых, Романовым, младшим братом царя. Мир повернулся и к нему другой стороной, изгнал из райского сада. Мир ничего не прощал племени падших ангелов.