В поисках императора

Хабалов, сбитый с толку подобным ответом, не знал, что сказать. Ипсиланти тяжело поднялся со стула, оттолкнув Алексея. Значит, эта минута наступила. Он был к ней готов и знал, что делать. Он знал, что все еще умеет заставить солдат подчиниться, что они все еще боятся его. Он сразу почувствовал себя другим человеком. Наконец-то его врожденная способность командовать, ставшая бесполезной, пока невероятная инерция тянула и тянула полк дальше в Сибирь, может снова пригодиться для задачи сверхважной, стратегической – вернуть смысл последним дням своей и их жизни.

– Они немного торопятся, могли бы и подождать, пока я сам дам им приказ… Скажите мне, Хабалов, у вас есть доказательства?

– Да, признание двух солдат моего батальона, приставленных к кухне. Заговорщики собираются там каждый день, ими командует старший сержант из вашего штаба.

– Ефим! Мне никогда не нравилось лицо этого кривого! Я был прав, когда отказал ему в повышении, несмотря на настойчивость Кареля… Хорошо, дорогой Хабалов, если все на самом деле так, как вы говорите, мне не остается ничего другого, как сообщить командирам батальонов об общем сборе на центральной площадке, под знаменем полка. Я сам буду говорить с ними.

– Что вы собираетесь делать, ваше превосходительство?

– Не опережайте событий, друг мой!.. И не бойтесь, я уже давно готовлюсь к этому, с того самого дня, как объявил вам о разделении полка. Вам не слишком понравилась эта новость, не так ли?

– Мы сделаем то, что вы прикажете, ваше превосходительство.

– Подождите, я забыл самое главное! Все офицеры должны быть в парадной форме; подать сигнал к подъему знамени и моему появлению серебряной трубой царя Петра Великого; собрать оркестр, вернее, то, что от него осталось, чтобы сыграть гимн. Всегда важна хорошая постановка… – И после паузы князь добавил: – Знаете, Хабалов, сегодня у нас нечто вроде Страшного Суда, и мне достанется роль Господа, который отделяет плохих от хороших, грешников от праведников. Непростая роль, неправда ли? Теперь идите, уже поздно.

Было нелегко собрать почти тысячу человек, но приказ командующего не допускал возражений, и через несколько часов четыре батальона были выстроены в идеальном порядке у полкового знамени напротив тех четырех музыкантов, которые остались от полкового оркестра, – двух труб, барабана и флейты. Серебряная труба, которую Петр Великий даровал самому первому командующему полка, Юрию фон Менгдену, просигналила подъем флага, солдаты вытянулись по стойке смирно. Еще один сигнал возвестил о появлении командующего, верхом на коне и при полной парадной форме. Ипсиланти приказал своему заместителю графу Хабалову скомандовать «вольно» и начал говорить, привстав немного в седле.

– Солдаты! У нас больше нет времени, чтобы обманывать друг друга! Я уже стар и должен умереть по закону природы, а вы – по закону истории, потому что предатели императора должны быть беспощадно уничтожены! – И он саблей рассек воздух со свистом, похожим на шипение змеи.

– У меня уже есть список тех, кто хотел бежать! Если вы хотите, чтобы я сохранил им жизнь, пусть те, кто собирался уходить этой ночью, выйдут из строя и соберутся вот там! – Он указал на свободную площадку недалеко от орудий.

Ответом было мертвое молчание. Строй колыхнулся, но никто не двинулся. В течение этой нескончаемой минуты полковник Ипсиланти, неподвижный, как статуя, в первый раз в жизни испугался, что потерял контроль над событиями, что не знает больше, где добро, а где зло. Офицеры вокруг князя взмокли от пота. Наконец, все пришло в движение и в беспорядке лиц, бород, ремней, ружей, беретов, ботинок, шинелей несколько сотен солдат вышло из четырех батальонов, чтобы выстроиться на указанной князем площадке около орудий.

Теперь неверные были отделены от верных. И их было много, гораздо больше, чем подсчитал Хабалов. Вероятно, там собралось больше половины полка. Впереди всех, оставшись без сабель, которые они положили перед Ипсиланти, стояли несколько офицеров, и среди них Гудериан, командир второго батальона.

– А-а-а, значит у них будут и офицеры… – вполголоса произнес Ипсиланти.

Теперь солдаты молчали, как будто произошло нечто очень простое, но настолько важное, что все слова становились совершенно бесполезными – и слова, и слезы, и прощания, и проклятия. Те, кто остался в строе верных, стояли и смотрели на своих товарищей, с которыми прошли Европу и Азию, бились с турками и переносили сибирские морозы. Их взгляды были растерянны, словно с этого момента даже для тех, кто остался и не изменил присяге, неотвратимо начиналась новая жизнь, другое, более серьезное служение, поскольку выбор их жизни был сделан и возможности изменить решение уже не будет. Другие, сумевшие решиться на новый жребий, были они предателями или нет, уже отделились, взяли судьбу в собственные руки, перестали пассивно исполнять чужую волю. Теперь им придется нести всю тяжесть выбора на своих плечах.