В поисках императора

Алеша развернул перед отцом карту Восточного полушария и показывал пальцем на маленькую, на краю света затерявшуюся Исландию. Четыре завитка по углам карты показывали надутые щеки ветра, позолоченную колесницу солнца, ночь, задремавшую на облаках, обнаженного морского бога на раковине. Но маленький островок, похожий на утиную лапу, вытянутую на запад, казался за пределами мира, невольно заставлял задуматься, все ли вошло на карту в детской книжке, не осталось ли чего-нибудь за ее ровной черной рамочкой.

– Какая огромная была Россия, смотри, папа!

И царь вместе с сыном углубился в древнюю карту земель российских, таких просторных, что вся остальная Европа была вполовину меньше их.

Посредине карты были нарисованы золоченые купола Кремля, там был дворец, который Алеша помнил по лабиринту коридоров, где он терялся даже тогда, когда мама была всего в двух комнатах от него.

– Завтра день святого Алексия, и скоро твой день рождения. Ты должен поправиться, встать на ноги. Главное – не думать о болезни. Четырнадцать лет, Алеша, это много. Я уже был в эти годы совсем подневольным человеком, правда, немного в другом смысле, чем ты сейчас.

– Подневольным, папа?

– Я никогда не был свободен, даже если им казался. Весь мой день расписывали те, кто отвечал за мое воспитание. Когда мы вернемся домой, ты сам убедишься в моей правоте. Наследник престола никогда не бывает свободен.

– Ой, я совсем не хочу становиться старым, но если мне все равно придется, я бы хотел походить на тебя, папочка!

Николай посмотрел на сына с нежностью: даже больной, даже лишенный титула наследника престола, даже в стране, где уже не существует трона, он все равно останется в памяти человечества вместе со всеми монархами, которых рождала Россия.

С того момента, когда силы зла оставили Ипатьевский дом, Николай словно принял последнее причастие. Он рассуждал так, будто жизнь его была уже закончена, а судьбы его близких свершились, исполнились, как и было задумано. Он был и навсегда останется Николаем II, государем всея Руси, а его сын Алексей – наследником. Навсегда. Этого не сможет стереть никакая революция. Он и его дети навсегда останутся в вечности. Николай размышлял о миллионах и миллионах жизней, которые прошли и исчезли, как будто никогда и не существовали, об их тайнах и сокровищах, которые никому не принесли пользы. Он смотрел на свои брюки, уже вытертые и изношенные до блеска, на ткань, которая скоро рассыплется на волокна, и думал о фотографиях, которые вот уже полтора года делали охранники: царь, работающий вместе с детьми в саду, бывший царевич на прогулке с дядькой Нагорным… Николай никогда не любил фотографий, но эти раздражали его так сильно, что он не мог даже взглянуть на них. Возможно, скоро они понадобятся, чтобы напомнить людям о его семье. Его собственный взгляд, неподвижно устремленный в камеру, уже там, в том путешествии без конца и границ. Он больше никогда не посмотрит на эти фотографии, не перелистает страниц семейного альбома, сокрушаясь о том, как бежит время.

Власть, которую он воплощал в течение двадцати пяти лет, зафиксировала эти мгновения, чтобы все периоды его царствования должным образом уважались и изучались. Николай пытался представить себе, что живет в фотографиях, повешенных на стены в домах, которых он никогда не увидит, напечатанных на страницах книг, в которых история этих последних дней никогда не будет правдивой. Теперь он понял, сколько незнакомых людей придет в будущем к этому дому, и его затошнило от истории, он остро позавидовал тем, чья жизнь не оставила никакого следа, после кого не было ни имен, ни воспоминаний, ни даже могилы. Он захотел умереть целиком, навечно, вместе со своим неразлучным спутником – телом.

Но это длилось лишь мгновение. Потом его захлестнула волна жалости к Алексею и дочерям, и утешить его могло лишь то, что после смерти им суждена долгая жизнь и новое возрождение.

– Ты слышишь, папа? Кто-то плачет.

И правда, в соседней комнате плакала одна из его дочерей, и ему не нужно было спрашивать, которая.

Повар Харитонов пел в кухне. Странная веселость, если учесть, что с недавнего времени он больше не мог творить свои кулинарные шедевры: обеды и ужины для царской семьи прибывали готовыми с той же кухни, откуда привозили еду солдатам. Он лишь разогревал эти супы и котлеты, вкладывая в столь несложное дело всю свою любовь, с которой прежде готовил роскошные обеды. Ах, если бы снова оказаться в Царском Селе перед огромной плитой, снова изобретать самые тонкие и изысканные в русской кухне блюда для всех величеств и высочеств, которые наезжали в гости к царю!