В поисках императора

– Ты боишься этой фотографии? – Алексей, глядя на отца, недобро усмехнулся. Он был все более непредсказуем и все меньше походил на ребенка. – Они такие красивые, что забываешь, что они мертвы, правда? Они больше не пугают. И все же я не хотел бы быть скульптором, который изваял их… Смотри, смотри! Еще птицы, смотри, папа! Куда же они усядутся?

Николай повернул голову, подошел к окну и увидел новую стаю, рассевшуюся на проводах.

– Интересно, откуда они? Мне бы очень хотелось научиться летать. Вот ты попробовал, что это такое, пап, там, на балконе дворца, когда объявил войну Германии. Я был болен, и меня там не было, помнишь? Это все равно, что скомандовать войску взлететь…

В голосе сына Николаю почудилась неприязнь, будто бы это он запретил сыну летать.

Алексей, чтобы не расстраивать отца, притворялся, что не знает, откуда прилетели эти птицы, стаи которых рассекали небо то клином, то тонкой линией. Он знал, кто они и откуда, знал причину их сбора, знал цену их мучительного превращения. Он знал, что до того, как обрести крылья и полететь, до того, как собраться на крыше Ипатьевского дома и узнать друг друга после недолгой разлуки, были они солдатами большого полка, исчезнувшего с лица земли во время долгого сибирского марша. Трагическая цепь опозданий, недоговорок, неподчинений сделала полк пленником бесконечности, рассыпала его по тайге. Даже самые последние птицы, только сейчас прилетевшие к дому, которые прежде были солдатами, умершими от эпидемии тифа по дороге в Тобольск, куда их вел на смерть жалостливый обман командующего, пытавшегося в последний раз спрятать от этих несчастных правду об их судьбе, даже они не захотели пропустить самого главного смотра, на котором их ждали ранее погибшие товарищи. Алексей уже знал, что скоро, совсем скоро, прежде, чем снова взойдет солнце, все обитатели дома – он, родители, сестры, четверо верных слуг, один охранник пустятся в вечный полет вместе с крылатыми спутниками.

Татьяна вышла из своей комнаты позже, к вечеру. Она была смертельно бледна. На шее у нее был ярко-красный платок, который она нервно теребила, то стягивая, то расслабляя. Она прижалась лбом к окну, которое утром по приказу Юровского было выкрашено в белый цвет, чтобы заключенные не могли смотреть на улицу. Казалось, для нее нет ни белой краски, ни высокого забора за окнами. Она всем своим существом ощущала, что теперь Распутин оставил их навсегда. Ее отец победил.

Татьяна боялась, что в бреду сказала что-то такое, чего мать и сестры никак не должны были слышать. Она знала, что отец все понимает и с замиранием сердца ждала момента, когда тот обратится к ней. Временами она так его ненавидела! На российском троне мужчины никогда не были примером для подражания, а вот женщины настоящие были, и немало. Она бы правила как Екатерина Великая, без угрызений совести, которые всегда мешали ее отцу принимать важные решения, без оглядки на религиозность народа, о которой он так любил говорить. Она открыла золотой медальон с портретом Екатерины II, который носила на шее, – подарок бабушки Марии Феодоровны. Сильные руки; узловатые, разбитые артритом пальцы, полные энергии; узкие и маленькие ногти. Миниатюрист, должно быть, хорошо рассмотрел их, руки самой безбожной во всей Европе монархини. Татьяна захлопнула крышку медальона, но изображение осталось перед глазами, и она продолжала сравнивать те руки со своими, пока шла в спальню, пока открывала книгу и пыталась читать, пользуясь тем, что осталась одна.

Татьяна страдала от тесноты, ее угнетала необходимость все время быть вместе с родными. Куда бы ни перевозили семью, она бережно хранила все маленькие вещицы, которые ей удалось захватить с собой из Царского Села, в них она искала защиты и утешения. Татьяна сердилась на сестер, если они переставляли их с места на место, требовала абсолютного порядка, где бы им ни приходилось жить. Она знала, что у вещей есть иная ценность, кроме бытовой, и умела обращаться с ними так, что они не боялись показать ей свою суть. В руках Татьяны было что-то такое, что поражало сразу же: нервные и беспокойные, они могли сплетать пальцы самым невероятным образом, а потом становились абсолютно неподвижными, словно были высечены из белого мрамора. Она удивительно умело ими пользовалась, когда шила, готовила, рисовала, у нее все получалось идеально. Вещи с легкостью ее слушались.

Николай, разыскивая жену, вошел в комнату и застал дочь одну, погруженную в чтение. Татьяна резко подняла голову, но выдержала взгляд отца.

– Тебе лучше, Татьяна?

– Как видишь.

– Я бы хотел, чтобы ты наконец успокоилась.

Она не ответила. Николай подошел поближе.

– Бедная моя девочка, ты не можешь примириться со смертью!

– Конечно, я бы сделала что угодно, чтобы не умирать. Я люблю свое тело. Я не могу понять, почему ты так спокоен!

– Ты не веришь ни во что, кроме себя. Ты еще не готова к переменам.

– Но смерть – это же разорванная плоть, мозг, нервы, это кровь, которая заливает все вокруг! Ты видел, как на кухне Харитонов выкручивает курицам головы и вырезает сердце и печень?