В поисках императора

Урезанный в своем мастерстве до приготовления кофе с молоком на завтрак, Харитонов проводил целые дни на кухне с несколькими оставшимися здесь кастрюлями, начищая до блеска свой немногочисленный и бесполезный теперь инвентарь и вспоминая банкеты самого пышного двора в Европе. Кастрюли, которые были теперь единственным оправданием его существования, в этот день снова призвали его к работе. Юровский приказал привезти из курятника, который держали в одном из городских монастырей, пятьдесят яиц для узников и не забыл даже о мотке красных ниток, который попросили у него для вышивания великие княжны. Харитонов решил использовать часть яиц для красивого торта и принялся за работу в строгой тайне от царевича: назавтра его именины[27], а через две недели – день рождения, и, кто знает, найдутся ли снова продукты, чтобы приготовить что-нибудь вкусненькое для мальчонки? День рождения царевича, 30 июля, приближался так медленно. «Как неторопливо ползет время в этом проклятом доме, и дни такие одинаковые… К дням рождения царя и царицы, в мае и июне, не было возможности даже вина приличного достать, чтобы выпить за их здоровье, – думал повар, пока его руки двигались в веселом танце, замешивая тесто. – Хотя бы сейчас нужно изобрести что-нибудь совсем особенное, ни на что не похожее». И Харитонов мурлыкал себе под нос утром 16 июля 1918 года так, словно вернулся в роскошную кухню Александровского дворца в Царском Селе и снова готовит завтрак шаху Персии.

Аликс, выйдя из комнаты дочерей, шепнула Николаю на ухо, что у Татьяны начался бред. Доктор предположил, что она чем-то отравилась накануне. Николай ничего не сказал на это, только отметил про себя, что у Аликс явно прибавилось сил. Она уверенно держалась на ногах, не боялась ходить, и Алексей сегодня сделал несколько шагов; между матерью и сыном была такая сильная связь, что как только Алеше становилось лучше, воскресала и Аликс. Как она постарела, канули в Лету те времена, когда она выезжала с Maman, молодой вдовой Александра III, во всем блеске своей красоты, женственное сияние которой придавало монархической династии ореол совершенства. Проснувшись сегодня утром, он просто не узнал ее, принял за незнакомую и очень пожилую женщину. «И все же она выглядит лучше, – подумал Николай, – она такая же оживленная и подвижная, как прежде, когда за утро успевала раздать тысячу поручений и затем проверить, как они выполняются, от начала до конца».

– Папа, смотри, какие интересные солдаты! – позвал Алеша, который продолжал рассматривать свою книгу.

На репродукции с картины итальянского художника изображалась битва между греками и троянцами под стенами Трои. Костюмы были определенно эпохи Возрождения, и Алеша, пусть и не слишком разбираясь в этих исторических несоответствиях, восторженно рассматривал всадников, думая однако, как разительно они отличаются от конных ратников, которых он представлял себе по «Илиаде».

– Сейчас художникам больше не нужно рисовать солдат, потому что есть фотоаппараты. Помнишь фотографии полков, которые мы видели в Ставке?

– А есть фотографии Преображенского полка? И князя Ипсиланти?

Николая молнией пронзила мысль: видение, которое не оставляло его последние дни, вот оно! Князь Ипсиланти, именно он, командующий Преображенским полком! Его вытянутое лицо, горящий взгляд, во главе полка под истрепавшимся и порванным знаменем…

– Никому не разрешается фотографировать Преображенский полк, их позволили нарисовать одному художнику, и картина висит в моем кабинете в Петрограде.

– Папочка, я знаю, тебе не нравятся фотографии, но посмотри вот на эту.

Он показал отцу снимок княжеской четы из Киева, вернее, снимок памятника умерших очень молодыми князя и княгини. Они спали вечным сном в свадебных нарядах, она – в длинной накидке и меховом берете, он – в полном военном обмундировании.

Николай взял книгу и присмотрелся. Он знал эту историю: они умерли три века назад в восемнадцатилетнем возрасте, в день своей свадьбы, и город поставил на их могиле потрясающий памятник жизни. На их лицах было такое выражение, словно они продолжали о чем-то думать и во сне, сразившем их в самом расцвете молодости, оно не оставляло и тени сомнения в том, что они вот-вот проснутся. Но мысли, их мысли были другими, непохожими на мысли обычных спящих. Чтобы понять, добраться до них, Николаю очень хотелось отказаться, уйти от реального мира. Наверное, скульптору как-то удалось заглянуть туда, где двое юных аристократов открыли, наконец, глаза и воспряли ото сна. Ее губы были сжаты плотнее, будто она старалась удержать при себе то, это видела; из них двоих именно воину больше всего хотелось поделиться увиденным – его рот был полуоткрыт, словно на вдохе. Лишь веки выдавали в их отстранении непобедимую силу смерти. Юная княгиня казалась совершенно забывшей о жизни, довольной своей сладкой смертью.