В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Данный вопрос – один из аспектов проблемы источников «Иисуса Неизвестного». Мой тезис в связи с нею таков: Евангелие от Мережковского –

это продукт как бы переплавки, или алхимической возгонки, многочисленных и разнородных текстов. Прежде всего, конечно, речь идет о канонических Евангелиях – текстах греческом и русском. Чаще всего Мережковский апеллирует к своему переводу греческого Евангелия: из широкого спектра значений греческих ключевых слов он выбирает то, которое лучше всего подходит для его собственной экзегетической цели. Те места в тексте, которые идут вразрез с этой последней, он ничтоже сумняся объявляет «позднейшими вставками»

[571]

. Не часто, но в «Иисусе Неизвестном» всё же встречаются случаи открытого передергивания евангельского текста[572]. – Далее, наряду с Четвероевангелием, Мережковский часто использует «древнейшие», «лучшие» кодексы, списки Евангелий – опять таки в тех случаях, когда они льют воду на мельницу его учения: «Блаженны нищие» – стих древнего списка Евангелия от Луки, красиво иллюстрирующий «социальный» крен экзегезы Мережковского. И полностью равноправны с каноническим Священным Писанием в глазах Мережковского апокрифы и аграфы, – последние, как выше говорилось, по его мнению, порой адекватнее передают «дыхание уст» Иисуса, чем Его речения, вошедшие в евангельский канон. Как видно, текст Евангелия в экзегезе Мережковского не просто расцерковлен (это уровень богословия протестантизма), но и полностью десакрализован – лишен авторитета священности (уровень исторической критики). Более того, у него отнят статус наиболее достоверного источника сведений о жизни Иисуса – Евангелие приравнено к апокрифам, а иногда и умалено в сравнении с ними. Реконструируя «жизнь Иисуса», а также вводя новые «догматы» и толкуя старые, Мережковский подкрепляет свои концепты иногда шокирующее странными позднеантичными представлениями.

В этом отношении фундаментальным для Мережковского является крошечный отрывок из гностического текста IV в. «Пистис София», построенного в виде беседы воскресшего Иисуса с учениками и Девой Марией[573]. Данный фрагмент – рассказ Марии о странном эпизоде Иисусова детства. Будто бы Ей в их доме явился двойник Ее Сына – «Дух», сошедший с небес. Смутившись, Мать пошла за Иисусом, прежде привязав двойника к ножке кровати. И когда Ребенок увидел того, кто назвался Его братом, тогда, по словам Марии, «Дух <…> освободился, и обнял Тебя [Иисуса], и поцеловал, а Ты – Его. И вы стали Одно» (с. 100–101). Интересно, что гностический миф о двух мальчиках Иисусах в XX веке возродился и в христологии Р. Штейнера: созданная им оккультная история детства Иисуса Христа также завершается слиянием составных частей этих двух детей, причем один из мальчиков на физическом плане умирает. – Для Мережковского же, «Дух – маленькая девочка» (с. 101), – ведь по-еврейски Дух – Руах – женского рода. Ее соединение с Братом в одно существо указывает на андрогинность человеческой природы Сына Божия, столь принципиальную для учения Третьего Завета.