В поисках Парижа, или Вечное возвращение

В Париже он дружил более всего с Модильяни: странная дружба в глазах обывателей – денди, красавец Амедео, Моди, и увалень из нищей российской провинции. Общее пристрастие к вину – лишь обыденная слабость. По-настоящему их роднит страсть к искусству, к ценностям вечным, к поэзии – и старой, великой, и новой, которую они надеются открыть, роднит и ощущение жизни как боли, умение сострадать и ощущение это реализовывать в искусстве. Говорили, что Модильяни читал полуграмотному Сутину Данте, и тот понимал, угадывал прелесть терцин на неведомом ему языке. «Он гений», – говорил о Сутине Модильяни. «Это он, Модильяни, заставил меня в себя поверить», – говорил Сутин.

Не став, как Модильяни, трагическим героем монпарнасских легенд начала века, уехав из России слишком юным, чтобы делиться с ней потом своей славой, Сутин и во Франции остался пришельцем. Рассказывают, он так и не научился сносно говорить ни по-русски, ни по-французски, общался с людьми и сходился с ними трудно. Читал, однако, без затруднений, современники терялись, узнавая, что приехавший из неведомого белорусского местечка, не получивший образования оборванец, едва изъяснявшийся по-французски, читал и отлично знал Фрейда или Бальзака.

Сколько бы ни смотрел, ни читал Сутин, пишет он так, словно до него живописи не было вовсе, с каким-то яростным примитивным увлечением первооткрывателя. Будто впервые он видит тощие селедки, скрюченные огурцы – эту (так любимую Шагалом) пищу бедняков, и даже вилки чудятся истощенными, сжатыми голодным спазмом. Он обладал поразительной художественной отвагой: его завораживают первичные и грозные явления бытия, и кажется странным, что застенчивый, молчаливый, неловкий человек, о деликатности которого вспоминали многие, писал окровавленные туши быков, не остывшие еще куски плоти. Тут и страсть к изживанию детских воспоминаний (ритуальный забой и потрошение домашней птицы), и иное – более важное. Он, сам того не ведая, продолжал то, что начал Бодлер стихотворением «Падаль», – эстетизировал все

, независимо от предмета и, скорее, вопреки ему. Он умер во время войны (1943), гибель его была мрачна и зловеща, с оттенком того же жуткого гротеска, что мерещился порой в его картинах: он скончался, когда его, уже смертельно больного, спасая от немцев, тайно перевозили в Париж, по слухам спрятав в траурном катафалке. Среди немногих, кто провожал Сутина на Монпарнасском кладбище, был Пикассо.

На том кладбище, где «Поцелуй» Бранкузи.

Странное это место – Монпарнас. Он словно бы не имеет четко очерченных границ, и его душа выплескивается далеко за его топографические пределы.

Ведь совсем недалеко от «Улья», рядом с книжным рынком, где несколько раз в неделю идет торговля драгоценными для библиофилов старыми и не очень изданиями, находится парк Жоржа Брассанса и места, где он жил и бедствовал, а потом, разбогатев, все равно продолжал жить спокойно, весело и просто. Но это уже иная тема, другая глава, иные «странствия души».

Словом, вероятно, прав был Кокто, утверждавший, что вся революция искусства происходила здесь, на камнях мостовой Монпарнаса.

Но даже он не знал, насколько драгоценными они, эти камни, станут для тех, кто будет ступать по ним многие годы спустя!

Hôtel du Nord

Погруженный в сон, Фобур-Сен-Мартен дарил тишину…

Робер Сабатье

«Hôtel du Nord» («Отель дю Нор») – название фильма Марселя Карне 1938 года по нашумевшему в свое время роману Эжена Даби. Поразительная актриса Арлетти (Леони Батиа) снялась в роли стареющей проститутки, подруги сутенера и бандита, которого сыграл знаменитый некогда Луи Жуве. По изысканно сентиментальному, тонко стилизованному трагизму картину можно сравнить с фильмом Рене Клера «Под крышами Парижа» («Sous les toits de Paris»).

Вот как писал об этой гостинице в своем романе Даби, так мало известный у нас, почти не переводившийся на русский язык писатель: