В полдень на солнечной стороне

- Ну, ты это брось! - рассердился Пугачёв. - Тоже мне, на вас капиталовложения тратить, на мебельщиков. Ещё чего хотите!

Объявил решительно:

- Зазнался ты, Петухов! - Похлопал по ручке кресла. - Вот такие изделия я уважаю: удобно и строго по назначению. А всякую домашнюю чепуху признаю только как необходимый минимум.

- А Нелли? - хитро осведомилась Соня.

- Поймала! - смутился Пугачёв и тут же переменил тему разговора. Спросил: - Откуда следуете?

- Да вот, - сказал Петухов. - Отпуск у нас. Решили посетить места, где воевали. - Кивнул на Соню: - Она Нюре Хохловой цветы отнесла.

- А я в тех местах на военных учениях был, - вздохнул Пугачёв. - Думал, каждую пядь знаю, а что получается? Танкам негде развернуться, куда ни сунься - нельзя! - Произнёс внушительно: - Это вам не как на фронте - жми напропалую! Кругом обходы. Настроили, застроили, засадили, вспахали. Солдату что? На цыпочках ходить, чтобы чего-нибудь не задеть, не помять. Никакого удобства в смысле свободного пространства. Совсем нас зажали. - Потом, опустив голову, сказал задумчиво: - Нюра-то хорошо стоит, красиво, и купол парашюта у ног, как цветок из камня.

- А Оля Кошелева, как её здоровье? - спросила Соня.

Пугачёв сказал хмуро:

- Мы вот все Лебедева железным считали, про личное не спрашивали, а Конюхов, хоть он сейчас и большой работник партии, приехал к ним на весь свой отпуск и от Оли не отходил, внушал ей бодрость... Окончила заочный институт. Сейчас преподаёт, диссертацию защитила. А самого Лебедева с работы на пенсию не отпустили, тоже преподает по своей линии.

Петухов, поглядев на белый эмалевый ромбик на кителе Пугачёва, сказал одобрительно:

- Академию окончили!

- Что значит - окончил? - почему-то обиделся Пугачёв. - Разве её когда-нибудь окончишь? Учим и учимся без передыха, такая наша армейская доля. - Усмехнулся: - Это тебе не табуретки строгать, а такая техника, которая на фронте нам и во сне не снилась. - Посмотрел на часы, сказал недовольно: - Чего он, как грузовик, тянет? На гражданском летишь - считай, час, а то и больше времени потеряно.

Улыбнулся ласково Соне, сказал:

- Значит, извлёк вас лейтенант Петухов из болота и присвоил.

- На всю жизнь, - добавил Петухов.

- А болота того больше нет, - заметила Соня. - Высушили.

- Знаю! - сказал Пугачёв сердито. - Приказал на учениях амфибиями атаковать. А следовало бы бронетранспортерами. Вот тебе и знакомая по минувшим боям местность.

Петухов показал фотографию дочери, заявил самоуверенно:

- Вылитая - я!

Пугачёв внимательно оглядел фотографию, потом Соню, сказал по-генеральски повелительно:

- Чего врешь! Она - Соня, только в миниатюрном исполнении. - Сказал со вздохом: - Имею четверых парней, и все в меня. - Спросил Петухова: - Как считаешь? Терпеть меня на фронте можно было? Конюхов прямо говорил: нельзя! А вот исправился. Даже Конюхов за тот разведбой хвалил, помнишь? Да где тебе все помнить, когда в башне тогда стропилами тебя пришибло!

- Нет, я помню! - сказал Петухов. - Всё помню!

- Ничего нам забывать нельзя, - строго заявил Пугачёв. - По всех нас у молодых складывается представление о тех годах и на будущую их жизнь. Воевали-то мы и ради них всех и для их жизни...

Самолёт летел над белой облачной равниной, освещенной ярким, чистым всеобъемлющим светом, источаемым солнечным слитком.

Петухов вспоминал пыльное, дымное, иссекаемое осколками поле боя, по которому величественно, в рост шагал в накинутой на плечи плащ-палатке, как в мантии, батальонный Пугачёв и, озираясь восторженными, бешеными глазами, кричал озорно и яростно:

- А ну, по планете - бегом! За мной, бессмертные! И казалось, что сама земля с гулом извергает из себя грохот и скрежещущий дребезг рвущихся в стальные клочья снарядов, и по содрогающейся под ногами земле они бежали туда, где бушевал смертоносный ураган...

Пугачёв, откинув на спинку кресла голову, полузакрыв глаза, вспоминал, как тощий юноша с лейтенантскими кубарями в петлицах, по фамилии Петухов, во время атаки фашистских танков говорил вежливо и просительно наводчику сорокапятки, пожилому солдату:

- Пожалуйста, Иван Степанович, не спешите. Пусть головной подойдет ближе, и тогда по борту.

И при этом тщательно вытирал потные ладони о полы шинели, прежде чем взять в руки тяжёлую противотанковую гранату и поползти навстречу сминающей проволочные заграждения, блещущей лезвиями траков скалистой громадине мчащегося танка.

А Соня, глядя на снежные облачные поля, думала о Нюре Хохловой, которая всегда огорчённо признавалась, разглядывая себя в крохотном зеркальце, что она - не очень... Теперь Нюра стояла навечно на каменном постаменте в летящей позе, устремленная ввысь, в небо, откуда она так часто спускалась с парашютом...