В путь-дорогу! Том II

— Внесли самоваръ. Мироновна усадила гостей на диванъ и стала сама разливать чай. Разговоръ какъ-то не клеился. И Лапинъ, и Абласовъ почувствовали, что Телепневъ слишкомъ взволнованъ воспоминаніями. Опекунъ поспѣшилъ удалиться, переговоривши съ Телепневымъ на счетъ ихъ поѣздки въ деревню; Абласовъ отговорился утомленіемъ и отправился спать въ бильярдную, гдѣ ему приготовили постель.

Остались старушка-няня со своимъ долговязымъ. Онъ потащилъ ее на верхъ, въ тѣ комнаты, гдѣ жили тетя и Маша. У Маши все было чисто, все стояло и лежало на прежнемъ мѣстѣ. Телепневъ осмотрѣлъ кроватку, мебель, книжки, тетрадки, игрушки, куклы… Мироновна только тутъ горько, горько заплакала, и Телепневъ не выдержалъ… Да и дѣйствительно, что-то надрывающее душу было въ зрѣлищѣ этой свѣтлой машиной комнаты…

— Пойдемъ, пойдемъ отсюда, заговорилъ Телепневъ, поднимаюсь съ дивана и увлекая за собой Мироновну.

Они перешли чрезъ площадку въ спальну тети. Трудно сказать, гдѣ было Телепневу тяжелѣе: въ машиной комнатѣ, или въ этой; но несомнѣнно то, что образъ Маши наполнилъ его чѣмъ-то необычайно свѣтлымъ; скорбь по ней была такъ свободна отъ всякихъ страстныхъ побужденій!.. А здѣсь, въ этой спальной, за этимъ пологомъ…

— Прибираю я, заговорила сквозь слезы Мироновна, прибираю я тутъ каждый день… чтобы ни пылинки не было., все на своемъ мѣстѣ стоитъ, да живыхъ-то людей только. нѣтъ… и не вернешь ужъ ихъ…

Телепневъ подошелъ къ окну, растворилъ его и сталъ неподвижно смотрѣть на уголокъ неба, который виднѣлся между крышами двухъ домовъ. Уголокъ этотъ освѣщался красноватой зарей…

— Здѣсь что-ли послать тебѣ, или внизу? спросила Мироновна.

— Внизу, нянюшка, у меня въ кабинетѣ.

Онъ подошелъ къ старушкѣ, взялъ ее съ особенной нѣжностью за плечи и усадилъ подлѣ себя на низкій турецкій диванъ, гдѣ столько дней и ночей они просиживали съ „тетей“.

— Ну что, взгрустнулось, не къ кому приласкаться-то, не съ кѣмъ душу отвести, промолвила старушка… Остались только мы съ тобой на свѣтѣ: старый, да малый-., только вотъ со мной еще поплакать привелось; а я помру — и одинъ останешься.

— Одинъ! повторилъ Телепневъ. -

— Не горюй очень-то, все позабудется; предъ тобой еще долгій вѣкъ и много радости, много утѣхъ, въ возрастъ взойдешь, женишься, будетъ семья, опять заживешь вотъ здѣсь съ живыми людьми… а прежняго извѣстно не вернешь.

Старушка произнесла эти послѣднія слова съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ. Телепневъ приподнялъ голову и встрѣтилъ тихій, но многозначительный взглядъ; онъ весь вспыхнулъ, точно въ первую минуту, когда юношеская страсть заговорила въ немъ.

— Да, Боря, продолжала тихо Мироновна, тяжкій грѣхъ ты на душу взялъ съ покойницей… тяжкій безвременной смертью она за него поплатилась…

— Что ты Мироновна!., вырвалось у Бориса.

— Господь ее можетъ и помилуетъ… на то его святая воля… И Машинька наша, чай, теперь на небесахъ со святыми херувимами за васъ у престола божія молится… И денно, и нощно земные поклоны кладу… за Софью-то Нико-лавну, чтобъ мукъ-то вѣчныхъ не заслужить ей…

Телепневу страшно стало отъ словъ няни.

— Не обвиняй ее, Мироновна, что объ этомъ поминать; я одинъ былъ всему виной…

— Господь разсудитъ… оба вы тякіе молодые, да красивые… я въ ту пору и сама все замѣчала, Боря, а слова не вымолвила; жалко было; а потомъ ужь и присмотрѣлась… точно на мужа съ женой… Потомъ-то ужь, какъ гнѣвъ-то божій насъ застигъ, какъ прожила я въ пустомъ-то дому, словно въ гробу, цѣлую зиму; такъ это мнѣ какъ въ сердце кольнуло, испугалась я устрашилась грѣха, вся-то ваша жизнь передо мной встала… И Машинькина-то смерть душу мнѣ давила, точно я потворщица была вашему грѣху. Молюсь я денно и нощно, молюсь… А ты долговязый молишь-ся-ли?

Борисъ промолчалъ. Онъ не хотѣлъ лгать; а совѣстно ему было празнаться Мироновнѣ, что давно уже уста его не произнесли нн одной молитвы ни за себя, ни за Машу, ни за Софью Николавну…

— Я не въ осужденіе, продолжала старушка… а забывать-то не надо, Боря, нашихъ грѣховъ… А жалко мнѣ все-таки на тебя глядѣть… нѣтъ вотъ ея тутъ, твоей радости-то, да и не любить ужь тебѣ никого такъ, вѣрь ты моему глупому слову… Я какъ подумаю объ тебѣ, да и говорю: женится онъ, какъ въ 'возрастъ войдетъ; а ужь отъ него женѣ не будетъ такой любви; больно молодъ любить-то началъ…

Съ лихорадочнымъ интересомъ прислушивался Борисъ къ словамъ няни. Они дышали такой силой, такимъ свѣтлымъ умомъ и глубокой правдой… И все это таила про себя несловоохотливая старушка, и вотъ когда пришлось имъ такъ задушевно поговорить о погибшихъ людяхъ, о затраченной жизни, объ умершей любви!..

И долго еще сидѣли * они на диванѣ. Долго Телепневъ разсказывалъ Мироновнѣ свою студенческую жизнь. Онъ ничего не скрылъ отъ нея, разсказалъ даже объ Ольгѣ Ивановнѣ. Старушка огорчилась; но не стала журить его. Те-лепнову хоть и очень стыдно было передъ ней, но все-таки онъ свободнѣе вздохнулъ, когда Мироновнѣ сдѣлались извѣстны всѣ его приключенія.

— Завтра пораньше, сказала она ему, сходя внизъ, въ бильярдную, сходимъ-ка Боря пѣшкомъ на могилки.