В русском жанре. Из жизни читателя

На этом поле чудес особняком стоит строго обдуманная и очень профессиональная песня Александра Вертинского «Он» («Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад…»).

Песни же о столице приобретают вполне истерический характер:

Танков бешеный ход,Эскадрилий полёт.Сотни сил набирает бензин.Кто ж их всех напоил, не щадя своих сил.Это я, Москва, бакинец, твой сын.Припев:Ай, хороший город Москва!

Или:

То — не птицы поют высоко в синевеИ не плещутся волны морские.Это слава гремит о великой Москве,О столице Советской России!Любой из нас готов идти по рощам и горам,Тундрам и снегам, джунглям и пескам.Любой из нас готов лететь по тучам-облакам,Поплыть по рекам и морям,Чтоб только повидать Москву родную…

А вот Вадим Малков дерёт рифму у Есенина:

Где старый дом сутулилсяВ минувшие века,Идёт прямая улица,Как песня широка.

Этот Малков отличался наиболее буйной фантазией: если большинство его коллег воспевали мудрость Сталина в Кремле, то он, как и Антон Пришелец, вывел вождя в народ:

Ой ты, поле снеговое,

Зимних ветров перевал…Говорят, что перед боемЗдесь, на поле,Лично Сталин побывал!Ой ты, поле снеговое,Зимних ветров перевал…Может, здесь, у перелесковТрубку взял он, закурил,О делах земли советскойОн с бойцамиПо душам поговорил.

Я убеждён, что вместо долгих и нудных дискуссий на тему: что такое сталинизм и как с ним бороться, надо слушать самим и давать молодым это безумное песнетворчество.

* * *

Вероятно, один лишь Алексей Фатьянов умел легко превращать жуткие словесные штампы в лирический текст: «Хорошая девушка Тоня согласно прописке жила», «До чего же климат здешний на любовь влиятелен» и т. д. Даже у Исаковского, поэта более крупного, не было этой лёгкости.

* * *

Анастасия Вертинская в интервью (16.08.11 — Денис Бессараб, «ФрАза» ) на вопрос: «При жизни Вертинского в СССР так и не выпустили ни одной его пластинки?» — отвечает: «Ни одной. Когда он вернулся в Советский Союз в 1943 году, то, вплоть до его смерти, ему не разрешали записываться в профессиональной звукозаписывающей студии».

Это, мягко говоря, неправда.

Апрелевский завод грампластинок выпустил в 1944 году пробные диски Вертинского на 78 оборотов с пятнадцатью старыми и новыми, которые никак не могли быть взяты с эмигрантских дисков, вещами, а писались, естественно, уже в московской студии. Не знаю, как насчёт других, но две из этих пластинок пошли в свободную продажу, они были во многих семьях, в том числе и в нашей: одна «Маленькая балерина», а на обороте «Куст ракитовый», другая «Прощальный ужин», которая ввиду долготы звучания, была записана с обеих сторон.

* * *

Когда я слушаю записи выступлений Вертинского в советских концертных залах, то живо воображаю послевоенную советскую элиту, которая в ожидании верховной ласки или гнева и при большом денежном благополучии принялась изображать высший свет. Зрительный ряд здесь можно принять из кинофильма Ивана Пырьева «Сказание о земле Сибирской» (1947) — в антракте концерта — ослепительные дамы и господа, меха, платья до блестящего паркета, цветы в вазах, декольте, бриллианты, коньяк из маленьких стопок, пирожные, кофе и золотые медальки лауреатов Сталинской премии.

И вот — словно бы специально для них приехал осколок империи и звезда декаданса.

Конечно, конечно, в зале ЦДРИ бывали Качалов и Марецкая, Козловский и Топорков, но я не о них, а о «массе» новой «элиты». Тут непременно возникает фигура Константина Симонова (в усах и рядом с Серовой, в бриллиантах и мехах). Да что Симонов, вон в том же зале и Сергей Смирнов, который «поэт горбат, стихи его горбаты», ведь его строчки, как и симоновские, пел бывший печальный Пьеро. Отчего бы в зале не сидеть Анатолию Сурову и Михаилу Бубеннову, Аркадию Первенцеву и Льву Шейнину?