В русском жанре. Из жизни читателя

«Но о Вертинском ни словом не обмолвились: ни в газетах, ни по радио, ни на нарождавшемся тогда телевидении. Скорее, выходили ругательные статьи о его “буржуазноупадническом искусстве”, зачем это он вернулся и в таком духе». Это опять А. А. Вертинская в том же интервью. Жаль, что она не назвала ругательных статей, но главное: а что реально можно было написать об авторе «Лилового негра» и «Жёлтого ангела» в тогдашней советской прессе, где любая цитата из настоящего (досоветского) Вертинского показалась бы вторжением иноземной цивилизации? «Перехожу к вопросу о литературном “творчестве” Анны Ахматовой. Её произведения за последнее время появляются в ленинградских журналах в порядке "расширенного воспроизводства". Это так же удивительно и противоестественно, как если бы кто-либо сейчас стал переиздавать произведения Мережковского, Вячеслава Иванова, Михаила Кузьмина, Андрея Белого, Зинаиды Гиппиус, Фёдора Сологуба, Зиновьевой-Аннибал и т. д. и т. п., то есть всех тех, кого наша передовая общественность и литература всегда считали представителями реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве» (Андрей Жданов).

Только личным пристрастием Сталина можно было объяснить, что в дни, когда это сказано, как ни в чём не бывало пел Вертинский.

Да и то, что пресса «ни словом» не обмолвилась, неправда. Вот, к примеру, Григорий Александров в рецензии на кинофильм «Заговор обречённых» (журнал «Огонёк», 1945) писал: «Характерную фигуру иезуита и политического интригана рисует А. Вертинский, играющий в картине роль кардинала Бирнча».

Ах, доченьки, доченьки…

2012

В РУССКОМ ЖАНРЕ — 45

В комедии Булгакова «Блаженство» (1934) есть персонаж Михельсон (превратившийся в новом варианте пьесы — «Иване Васильевиче» — в Шпака). Со времён выстрела в Ленина на заводе Михельсона, в литературе эта фамилия возникла, насколько я знаю, только в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» (1927) — Бендер снабжает Воробьянинова удостоверением на имя Конрада Карловича Михельсон.

* * *

Сейчас расплодился жанр, форму которого я в силу собственной устарелости определить не могу и не помню, как именуют его продвинутые молодые критики, но эти сочинения кажутся мне написанными по лекалу, предложенному Остапом Бендером:

«Я — эмир-динамит! — кричал он, покачиваясь на высоком хребте. — Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-либо племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, — они любят продавать огнестрельное оружие племенам, — и марш-марш в Данию. Германия пропустит — в счёт репараций. Представляете себе вторжение племён в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Ему бы датского гуся!..».

* * *

Уже отмечалось, кажется, М. Золотоносовым, что Булгаков использует своеобразный портрет-эвфемизм, обозначающий делягу-еврея. Таков псевдоиностранец в магазине Торгсина в романе «Мастер и Маргарита»: «Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках…». В том же романе — «арамей» которого ударил обезумевший Иван Бездомный: «Мясистое лицо, бритое и упитанное в роговых очках» и другие.

Но, кажется, никто ещё не заметил, что Булгаков здесь буквально следует Алексею Толстому.

«Откуда, из каких чертополохов, после войны вылезли эти жирненькие молодчики, коротенькие ростом, с волосатыми пальцами в перстнях, с воспалёнными щеками, трудно поддающимися бритве? Они суетливо глотали всевозможные напитки с утра и до утра. Волосатые пальцы их плели из воздуха деньги, деньги, деньги…» («Гиперболоид инженера Гарина»).

«Она действительно разорила дюжину скоробогачей, тех самых коротеньких молодчиков с волосатыми пальцами в перстнях и с воспалёнными щеками» (там же).

«… иссиня бритых, сочащихся здоровьем, бешено развязных знатоков по продаже и покупке железнодорожных накладных..» («Хмурое утро»). И другие.

* * *

В статье Михаила Золотоносова «Сатана в нестерпимом блеске…» («Литературное обозрение». 1991, 5) читаем о вероятном влиянии на автора «Мастера и Маргариты» книг Е. А. Шабельской, сотрудницы откровенно антисемитских изданий, и узнаём, что «гражданским мужем Шабельской стал доктор Алексей Н. Борк, также сотрудник антисемитских изданий и активный член Союза русского народа».

А я вспомнил, что в самой по-моему загадочной из чеховских пьес «Иванове» есть два персонажа, оба родственники главного героя — граф Шабельский и управляющий имением Боркин, пьяницы, шуты и бездельники. Причём Шабельский грубо вышучивает жену Иванова Анну Петровну на предмет её еврейского происхождения, а она не только не оскорблена, но смеётся с ним вместе.

Чехов знал Шабельскую: «Мне снилось, будто я прикладывал припарку на живот Шабельской. Она очень симпатична, и я рад, что был полезен ей хотя во сне» (Письмо А. Суворину от 12 декабря 1894 г.).