В самой глубине

А я думала, сказала она, придет ли кто-нибудь? И скажет что-то, чего я не хочу знать. Вам знакомо это чувство, словно едешь на одном заднем колесе?

Мне хотелось сказать ей, что она бы не поверила, насколько мне это знакомо, но вместо этого я сказала, что, кажется, да.

Мы так и не смирились с этим. Поэтому и рассказали детям о ней. Потому что мы все время о ней думали.

Она не была она, когда я с ней познакомилась, сказала я.

Лора покачала головой. Что ж, она хромала? Подволакивала ногу?

Да.

И она была немного заторможенной, говорила с задержкой?

Да.

Она изучала меня. Вы моложе ее.

Я была еще ребенком, лет тринадцати, если правильно помню. Я жила с матерью на лодке. Маркус, или Марго, была с нами одно время зимой, примерно месяц.

Это была она.

Может быть, сказала я.

Повисла тишина, затянувшаяся до напряженности. Собака шарила по тенистым кустам, что-то вынюхивая.

У вас много детей, сказала я. И подумала, что лучше бы я промолчала.

Она присела на край шезлонга. Она сидела вплотную ко мне, сложив руки на коленях.

Мы пробовали после того, как ушла Марго, завести своих детей, но было слишком поздно или для начала мы просто не могли. Без детей нам жилось плохо. Но прошло немало лет, прежде чем мы это поняли. Так что потом мы взяли приемных. Я раньше думала – особенно первое время, – вдруг Марго вернется и решит, что мы нашли ей замену.

Она встала и посвистела Ивете, устроившейся в грязи на одной из клумб, потом подошла и стала махать в ее сторону ногой, пока она не стала рыть землю. Лора засунула руки в карманы и стояла, глядя на собаку. Я думала о Маркусе и о времени, что я провела с ним на реке, и Лора, вероятно, думала о том же, поскольку спросила:

Что с ней случилось?

Я сделала глубокий вдох и попыталась придумать подходящий ответ, что-нибудь как минимум утешительное. Но ничего не придумала. Не знаю, сказала я.

Река

Утром Марго и Чарли сидели на тропе и ели плотные лепешки, так щедро сдобренные чили, что тесто было красным, а у Марго потом час слезились глаза. В основном он говорил, а она слушала. Он рассказывал ей о своей молодости, как он плавал по каналам вплоть до бирмингемских шлюзов; через эстуарий Северна[8], с юга на север и с севера на юг, насколько было в человеческих силах. Но по большей части он держался тех мест и ходил взад-вперед по испытанным маршрутам.

Его зрение ухудшалось медленно. Сперва, сказал он, появилось мутное пятно в правом глазу, у нижнего края. Какое-то время, пожалуй, с неделю, он думал, что это что-то плыло за ним по воде, сохраняя дистанцию, или дым тянется от костра с берега. Только затем то же самое стало твориться и с другим глазом. Туман сгущался, и однажды он не заметил, что держит курс прямо вместо того, чтобы взять в сторону, и врезался в другой баркас. И тогда он понял, что скоро совсем ослепнет. Он укрепил фонарь на носу лодки и правил сквозь тьму, день за днем. Это было все, что он знал. И он продолжал плавать до тех пор, пока мог видеть хоть малейший проблеск света.

Однажды утром он проснулся слепым и больше не мог править лодкой.

Он обхватил руками свое запястье, показывая ей, какие они у него тонкие; и снова заговорил о блесне, которую вырезал. Он сказал, что ему очень хочется плавать.

Зачем? – спросила она.

Что зачем?

Зачем столько плавать?

Она подумала, что он, пожалуй, не ответит, и ей стало неловко за такой вопрос.

Я искал кое-кого, сказал он наконец. Искал все эти годы. Больше он ничего не сказал. Только пробурчал что-то и отвернулся.

Ты простужена? – спросил он, когда она шмыгнула носом.

Да.

Высморкайся на берег.

Она сделала, как он сказал, наклонившись над грязной тропой и зажав одну ноздрю.

Какого цвета? – сказал он.

Зеленого.

У тебя инфекция. Давай на лодку.

Он забрался на лодку, не дожидаясь ее. Она его уже не боялась. Может, из-за его слепоты, а может, из-за той грусти, с которой он сказал о том, как тщетно искал кого-то долгие годы. Лодка была очень опрятной, все на своих местах. На стене висели четыре сковороды, стояли кружки с ложками и вилками. Она почувствовала облегчение, оказавшись на лодке. Водяной вор жил в воде и ходил по земле, но она не думала, что он заберется на эту лодку. Она сделала, как сказал Чарли: вскипятила воду на газовой плите, налила в миску и наклонила к ней лицо.

Потом она сидела и смотрела, как он готовил. Он заготавливал специи в масле, и они были такими острыми, что по кабине плыло знойное марево, и они оба кашляли и отплевывались, выходя на палубу вдохнуть воздуха. Он сказал, что это свиная грудинка, и показал ей жировую прослойку. Он обращался к ней «сынок» или «дружок», и она поняла, что он не знал, что она была девочкой. Как-то раз, когда она была совсем еще подростком, Роджер – ее отец – вместо того, чтобы вести ее в парикмахерскую, надел ей на голову миску и срезал волосы по ровной линии. Несколько недель после этого, ловя с тревогой свои отражения, она поражалась, насколько она сделалась похожей на соседского мальчишку. Без всяких усилий с ее стороны.

Они сидели на палубе и пили чай, который она заварила.