В самой глубине

Замок на двери оказался прочней, чем я думала. Я поискала что-нибудь, чтобы сорвать его. Мне не нравилась мысль, что я снова на борту, но быть на палубе мне хотелось даже меньше, чем внутри. В дальнем конце лодки, под зеленым брезентом, я нашла лопату. Ручка была влажной, но я решила, что это мне не помешает. Я засунула ее под замок и надавила.

Ступеньки, ведшие в каюту, сгнили, и моя нога провалилась вниз. На один одуряющий миг я подумала, что это была та самая лодка, в которой мы прожили все те годы, но она была другой: грязные иллюминаторы, полки вдоль скошенных стен, ворох одеял. Липкая жара. Печку давно выломали; на месте дымохода открывалось небо. Больше там ничего не было. Что-то мелькнуло в дальнем конце помещения. Я пошла туда, громко топоча на случай змей. Все пахло плесенью, здесь слишком долго никто не появлялся. Одеяла расползались у меня в руках. Я уже забыла, каково это – ходить по лодке, чувствуя качание при каждом шаге; воду у себя под ногами. Я присела под колонной света из дымохода. Съела немного хлеба, взятого из дома.

Должно быть, я заснула, потому что помню, как проснулась вся в поту и пошла отлить. Остов машины еще дымился, а в обугленной грязи вокруг были видны норы. Я стала пинать их ботинками. Не кротовые и не кроличьи, а симметричные, с ровными краями; их сделали ручкой лопаты, которая была воткнута в землю неподалеку. Эти норы казались не случайными, словно доисторические символы, которых я не понимала. Я ничего не слышала, и у меня застучали зубы при мысли о том, что кто-то здесь хозяйничал незаметно для меня. Я вернулась на лодку, положила спальную сумку на крышу и уселась на нее. В основном там были только птицы, взлетавшие с сосен, и пара белок, и еще слышалась река. Было так тепло, как никогда на моей памяти, и я стала клевать носом, мои глаза застилало белое марево, и я уперлась ногами в водосток для устойчивости.

Когда я пришла в себя, я почуяла какое-то движение в лодке подо мной. Я взяла лопату в одну руку, взмахнула ей пару раз для разминки. Сошла на корму и открыла дверь ногой. Я услышала чье-то дыхание с присвистом и движение по сырому полу. Внутри было так темно, что я увидела только очертания фигуры – стоящей, с длинными руками и белесым овалом головы. Бонак. Он вернулся. То, чего мы боялись все это время. Я замахнулась лопатой.

Ты вышла из тени и уставилась на меня, закрываясь одной рукой от света. Я выронила лопату, которая отскочила от чего-то, едва не задев меня по лицу. Я протянула к тебе руки, и ты посмотрела на меня с подозрением.

Зачем ты сожгла мою машину? – сказала ты.

Я тянулась к тебе, хотела коснуться твоего лица и волос, твоих рук. Но ты шипела и отмахивалась от меня. Ты не поверила мне, когда я сказала, кто я.

Гретель была ниже, сказала ты, и волосы у нее были другого цвета. Зачем ты сожгла мою машину?

Ты казалась взвинченной. Я не приближалась к тебе, ты ко мне тоже. Казалось невозможным, чтобы ты была здесь, чтобы я нашла тебя. Я все еще ждала, что ты выскочишь из лодки и побежишь в лес. Я сказала себе, что если ты так сделаешь, я побегу за тобой. Я была на нервах, сама не своя; ты была здесь, во плоти, вся как есть, без остатка. Мне хотелось привязать тебя к себе, чтобы ты больше не убежала от меня. Ты осторожно обходила меня, словно боясь, что я на тебя брошусь. Мне этого хотелось. Мне хотелось стиснуть тебя и не отпускать. Я еще никогда не была взрослой с тобой. Я чувствовала, как откатываюсь назад, в прошлое. Мне хотелось, чтобы ты готовила мне, пела колыбельные, мыла волосы и заплетала косы. Ты была моей матерью. Мне снова было тринадцать лет; мне было шестнадцать. Ты приносила мне засохшую сдобу из закусочной, в которой подрабатывала, ты плакала по ночам, мы дрались. Я не сердилась; я любила тебя.

У тебя есть какая-нибудь еда? – спросила ты.

Нет.

Ты смотрела на меня искоса. Я встала под светом из дымохода, надеясь, что ты узнаешь меня. Мне так ужасно хотелось, чтобы твое лицо прояснилось оттого, что ты узнала меня, чтобы ты сказала, что искала меня много лет, и теперь, когда нашла, все будет хорошо. Я хотела, чтобы ты сказала, что у тебя есть объяснения всему случившемуся: тому, что ты оставила меня, в первую очередь тому, что ты была такой матерью, какой была. На меня внезапно накатило горячечное ощущение того, что я могу свободно разрыдаться перед тобой. Я не могла вспомнить, когда плакала последний раз. Я сжала нос обеими руками, загоняя назад это чувство.

Эль была моложе, сказала ты упрямо. И уперла руки в боки знакомым мне жестом, означавшим конец разговора.