В самой глубине

Сара привалилась к стене, вытянув ноги. Он смотрел на ее губы и на белую кожу шеи над воротом платья. Он подполз к ней на четвереньках и – раньше, чем понял, что делает – положил голову ей на колени. Он чувствовал, как вино пульсирует у него в запястьях и пальцах. Она положила руки ему на голову, запустила пальцы в волосы, обхватила виски, которые болели.

Я ушел под воду, сказал он. Когда я мылся, я ушел под воду.

Он чувствовал, как слова вырываются из него, точно пузыри воздуха, сами собой. Она продолжала гладить его по голове, приглаживая волосы.

Это ничего, сказала она прежде, чем он успел рассказать, что он наделал. Что он убил человека. Что он убил человека и сбросил его в реку. Она подняла его голову со своих коленей одной рукой, встала, опрокинула стакан. Рядом стояло ведро с мыльной водой, которую она вскипятила перед этим. Она убрала тарелки со стола, одну за другой, и сложила в ведро. Он видел, какая вода горячая, по красным отметинам на ее руках, по пару, окутавшему ее лицо и волосы. Она повернулась к нему, обернув мокрые руки подолом платья.

Ты когда-нибудь думал, сказала она, как он может выглядеть?

Он был настолько пьян, что не сразу сообразил, о чем она спрашивает. Он сосредоточился на ней. Да, думал, сказал он. Хотя он не был в этом уверен. Задумывался ли он хоть раз о том, как может выглядеть Бонак.

Я тоже, сказала она. Ее голос стал молодым, как у Гретель. Ее руки были все еще обернуты платьем. Я недавно думала об этом. И Гретель тоже, я это знаю.

Она не спросила его, каким он представлял его. Она сказала ему, что когда она представляла Бонака, у него было длинное тело, мощные мускулистые ноги, бледное брюхо, зубастый рот, с зубами, выпиравшими из мягких десен. Он, разумеется, мог быстро плавать, но также мог быстро перемещаться по суше. Он мог питаться чем угодно. Он мог есть все, что захочет. Он был умным. Он мог выучить человеческий язык, если захотел бы, хотя – как она подозревала – он этого не хотел. Чего ради?

Он вытирал посуду, которую она мыла. Гретель тихонько бормотала во сне у них за спиной. Он ощущал жар от ее плеча.

Я думаю, может, тебе лучше уйти утром, сказала она. Я не знаю, откуда ты пришел, но тебе нужно вернуться туда.

Я не могу вернуться, сказал он.

Ну тогда ты можешь пойти куда-то еще. Тебе нехорошо тут находиться. Это неправильно. Найди себе место в городе. Может, на вокзале. Где-нибудь, где даже не знают, что есть такие, как мы. На свете полно таких мест. Все люди забывают. Ты тоже забудешь. Что угодно можно потерять, если хорошенько постараться.

Она подняла бутылку и допила все, что в ней оставалось. Он видел ее острые зубы сквозь стекло. Но пока ты еще не ушел, мне нужна твоя помощь в одном деле. Ты мне поможешь?

Да. Конечно. О’кей.

Опухоль, сказала она, у нее под мышкой, ближе к низу. Она почувствовала ее неделю назад, но было почти невозможно сказать наверняка без посторонней помощи. Я больше сама воображала, чем чувствовала, сказала она, что там было на самом деле. Они слышали, как спит Гретель, шумно дыша носом и подергивая ногами, как собака, которой снится, что она гонится за кроликом.

Что вы хотите, чтобы я сделал?

Она показала ему, как нужно держать руки, сплетя пальцы, как разминать кожу.

Ты ищешь что-то постороннее, чего там не должно быть.

Кость в его хромой ноге начала вибрировать, как будто от удара. По ее груди расползались голубые вены, напоминая карту, а вокруг соска вились темные волоски. Она показала ему это место под мышкой. Он надавил там руками.

Сильнее.

Он мял мягкую плоть. Ее грудь упиралась ему в плечо, и он чувствовал ее дыхание. Это было слишком для него.

Нет, сказал он. Я ничего не чувствую. Хотя, когда он уже убирал руки, ему показалось, что, возможно, там что-то было. Словно маленький хрящик.

Это хорошо, сказала она, опуская платье. Если захочешь, я у тебя тоже посмотрю – только скажи. Пока ты еще здесь.

Что? Он отвернул лицо от нее.

Когда скажешь. Я посмотрю. А теперь спи.

Охота

Я оставалась с тобой у реки, спала на лодке, разжигала на ночь костры, чтобы не мерзнуть, ела консервы, которые принесла, прямо из банок. Я привыкла быть с тобой; перестала волноваться, что я проснусь, а тебя нет. Ты как будто тоже привыкла ко мне. Однажды утром ты назвала меня Гретель так запросто, словно никогда не сомневалась в этом. Ты хмыкала на меня, трепала за щеки, пыталась вычесать колтуны из моих волос. Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашла? Ты сплюнула себе в ладонь и стерла грязь у меня с лица. Когда я ходила за дровами для костра, ты всегда шла за мной, ловя меня за руки или потягивая за волосы, довольно сильно.

Это такой давдав – видеть тебя, Гретель, сказала ты. От этого древнего слова у меня внутри все поплыло. Ты сказала это так игриво, с таким подъемом, совсем не так, как мне помнилось. Это такой давдав. Я закрыла глаза.