В самой глубине

Ты привешивала меня себе на грудь, обматывала волосами шею, как шарфом, и отскребала ржавчину и грязь, пока твои руки не загрубели, как кора сосен, росших вблизи берега. Ты не заботилась о ремонте мотора, но чинила сломавшиеся дверцы и окошко люка в крыше. Там были только ты и я. Я была не такой, как твоя первая дочь. День за днем ты отмечала это. Я указывала на все, что видела. Дерево, говорила я. Дерево. Лодка. Вода. Я побежала, едва научившись ходить. Мне нравилось говорить и записывать слова. Я читала любую книжку, которую тебе случалось раздобыть. Когда ты нашла старую игру «Скраббл», я сидела часами, составляя по клеточкам все более и более длинные слова. Ты дала мне моток проволоки для игры и не успела оглянуться, как я уже скрутила какую-то замысловатую штуковину, ветряной колокольчик, певший на ветру.

Временами ты думала о своей первой, брошенной дочери. Считала ее дни рождения. Пыталась не позабыть ее. Так же, как она потом будет вспоминать свою прошлую жизнь. Только с каждым часом это становилось все сложнее. Ее образ незаметно размывался, и настал такой день, когда ты проснулась и не смогла вспомнить, как выглядело ее лицо. Дни проходили за днями, складываясь в годы. Память имеет свойство стирать все, без чего мы можем обойтись. Ты стояла на крыше лодки; ты сделала самокрутку и засунула в рот, но не стала закуривать. Снова пришла зима. И река неумолчно бурлила.

Река

Сара, Маркус и Гретель дежурили всю ночь по очереди. Было невозможно не видеть Бонака в каждой коряге, плывшей по течению, в воде, хлеставшей через дамбу и бежавшей по обеим сторонам лодки. Он извивался на мелководье, пробирался через густые заросли по краям шлюза, карабкался по валунам, выступавшим из воды. Он приближался к ним, думал Маркус, как что-то, о чем они почти забыли. Что-то, о чем им следовало помнить. Маркус думал о руках Сары, о линиях на ее ладонях, красных от горячей воды, о том, как его кожа белела под нажимом пальцев. Он думал о своих родителях, которые – хотя он не мог об этом знать – все еще искали его, переклеивали объявления с его фотографией после ливней, не спали ночами. Он думал о том, что ему напророчила Фиона. Когда пришла очередь Сары дежурить, он завалился спать в ворохе одеял. Через его сны плыл Бонак, почти не двигаясь. На нем верхом сидела Сара, сжимая голые колени. Когда они выплыли к берегу, Сара взяла Бонака себе на плечи и пошла по камням. Рот Бонака был открыт, и внутри была спрятана правда, которую Маркус еще не нашел, но которую должен был знать. Он погрузил руки в его рот, и челюсти Бонака сомкнулись, как капкан, на его запястьях.

Маркус клевал носом на посту, ходил по лодке взад-вперед, разгоняя сонливость, хлестал себя по щекам до боли, кусал язык. Туман вокруг деревьев рассеялся. Он зашел в кабину, чтобы поесть хлеба, и Сара с Гретель оборвали разговор и взглянули на него как на чужака. Он быстро съел хлеб и вернулся на холодную крышу. Боль между ног прошла, как будто ее там и не было. Ему казалось, что кровь так медленно течет по его телу, что едва доходит до пальцев рук и ног. Он смотрел, как светлеет небо. Он стал представлять, что он будет делать, когда они найдут Бонака, куда он отправится. Будет еще одно путешествие, еще одна долгая прогулка. Он думал, что не будет против этого.

Раздался звук захлопнувшейся дверцы клетки. Он подождал, пока из лодки выйдет Сара, но она не появлялась – не слышала, решил он. Наверное, она спала. Они обе. Он не хотел, чтобы она выходила. Он хотел, чтобы она была в безопасности. Он подошел к краю крыши, всматриваясь в клетку. Ничего не рассмотрел. Свесился с края, встав ногами на желоб, опоясывавший лодку. Он прыгнет в воду; он доплывет до берега и посмотрит, что в клетке. Он сделает это ради нее. Он сделает это потому, что оставил своих родителей и уже начинал сомневаться, что поступил правильно. Он опустился так низко к воде, что стал чувствовать ледяные брызги, и его лодыжки запульсировали вместе с рекой. Он спрыгнул. Холодная вода сомкнулась над его головой, затекла в рот. Он быстро перестал понимать, с какой стороны воздух, с какой стороны он попал сюда. Когда он поднялся над водой, течение уже отнесло его на значительное расстояние, и клетка была не перед ним, а позади него.

Он упорно боролся с напором воды, хромая нога не слушалась его, усложняя задачу. То и дело что-то проносилось мимо него, но это всегда были только листья, желтая пена, пластиковые пакеты, цеплявшиеся за ноги и уносившиеся дальше. Вода была ледяной. На него наскочила ветка и потянула за собой. Вслед за ней показалась коряга, так похожая на Бонака, что он нырнул, раскинув руки. У воды был вкус грязи, мазута и дрожжей. Он почувствовал рядом с собой Фиону, ее длинные, вьющиеся волосы. Она могла управлять погодой, печь пироги, которые никто не хотел есть, предсказывать, что должно случиться. Она лежала на дне реки и пила воду, пока не выпила всю. Ты убьешь своего отца, сказала она, переведя дыхание. Ты переспишь со своей матерью.