В середине века

— Эта комната — моя! Будущая пирометрическая и потенциометрическая, — сказал я, очерчивая четырехугольник вокруг столба. — Хочу комнату со столбом, на нем я устрою вешалку.

Боряев ухмыльнулся.

— Цех не строится, а размножается почкованием. Для моей плавильной печи мы отпочкуем помещение с другой стороны, а электролизную разместим вот здесь.

— А какие глаза у нашей начальницы! — сказал Витенз и вздохнул, опершись на лопату. — Удивительные глаза. И вообще она хорошенькая.

— Глаза невредные, — подтвердил Боряев. — Большие, как фары, и так же светятся. Ночью сверкнет такими глазищами — отшатнешься!..

— И, кажется, она смотрела больше всего на вас, — продолжал Витенз, улыбаясь мне. — Чем-то вы ее по-особенному привлекали.

— А ведь правда! — сказал Боряев, пораженный. — Она часто поворачивалась в твою сторону. Как это я сразу не сообразил!

Он нахмурился. Он не любил, когда кому-либо оказывалось предпочтение — даже в том, чего Боряев и не думал добиваться. Его устраивало только первое место, вообще первое, все равно чем придется заниматься, но непременно — впереди других. Мы как-то прогуливались по зоне и увидели, что группа заключенных с усилием перетаскивает бревна. Боряев мигом растолкал их, один наворочал больше пятерых, высмеял работяг и, довольный, пошел дальше. Они тоже остались довольными.

— Бросьте! — сказал я с досадой. — Вам померещилось. А если и смотрела по-особенному, так потому, что я хуже вас обмундирован. У меня украли в бараке хорошие брюки.

Я отошел от них. Я боялся, что они снова заговорят об Ольге Николаевне. Куда бы я ни поворачивался, я видел ее глаза, огромные, нестерпимо блестящие, не светившие, но сжигавшие — и я сгорал от их сияния. Говорить об этом было немыслимо.

Вскоре я уже развешивал свои вещи на столбе, торчавшем посреди комнаты. Комната была великолепная — узенькая, низенькая, с покатым потолком, в два окна, на одну дверь. Тимофей Кольцов прозвал ее гробиком, Иван Боряев — логовом, а дядя Костя, забредший зачем-то в нашу зону — он был бесконвойным, — сказал с уважением:

— Правильная ховирка! Скамейку пошире да столик повыше — и в лагерь можно не заявляться.

Столик вскоре привезли, скамейки мы сколачивали сами. Не хватало лишь батареи центрального отопления, но вскоре появилась и она. И тут обнаружилось, что батарея поставлена впустую. Нашему цеху не выдали котла. Ольга Николаевна предусмотрительно запаслась предписанием начальника комбината, но в Техснабе посмеялись и над ней, и над предписанием.

— У нас остался один котелок нужной вам небольшой производительности, — объяснили ей. — На этот один котелок выдано четыре разрешения. Все подписывал начальник комбината.

Возмущенная, она побежала в управление. Но Завенягин в это время был в Дудинке, где заканчиваласъ навигация, а его заместители отказались вмешиваться в такое щекотливое дело. Ольга Николаевна пала духом. Она вызвала нас в свой крохотный кабинет и объяснила, что с мечтой о центральном отоплении приходится распроститься. Это означало, что в наступающую зиму без интенсивного подогрева мы не сможем пустить электролиз — и половина намеченных исследовательских тем останутся нереализованными.

— Будем выкладывать голландки, — грустно сказала наша начальница. — От холода не умрем. Чего-чего, а угля в Норильске хватает.

— Подождем класть печи, — ответил Боряев. — Разрешение начальника комбината у вас есть? Так в чем дело? Поедем на базу, отыщем этот котелок и, никому не докладывая, уведем. Там охраняются одни склады, а он, конечно, лежит в стороне — на земле.

Ольга Николаевна любила рискованные предприятия.

— Вы, стало быть, предлагаете украсть котел?

— Увести! — поправил Боряев. — У нас такие операции называются — уводить.

— Правильно: уводить! — подтвердил я. — У меня недавно стащили брюки и посуду и объяснили, что не украли, а увели. Согласитесь, это звучит благопристойней.

Словечко «уводить» совсем утешило Ольгу Николаевну, оно и вправду звучало почти пристойно. Она хохотала, когда мы стали развивать план «увода» котла. Мы лезли из кожи вон, разрабатывая операцию вторжения на базу Техснаба, каждому хотелось перещеголять всех в разумной отчаянности предложений. Первым, как обычно, оказался Боряев.

Дня через два, под вечер, к цеху подкатила грузовая машина, и мы всей бригадой полезли в кузов. Стрелочек, как самое важное лицо, поместился в кабине. Он не мог отпустить нас без охраны в далекую отлучку, его присутствие к тому же придавало делу некоторую законность.

Когда шофер собирался дать газ, из цеха, одеваясь на ходу, выбежала Ольга Николаевна.

— Я с вами! — закричала она.

Стрелок, открыв дверцу, приготовился уступить свое место в кабине, но она подбежала к кузову и протянула нам руки. Мы с Боряевым кинулись к борту и с такой силой рванули ее вверх, что она взлетела как мяч. Боряев был сильнее меня, но в тот момент я пересилил: Ольга Николаевна, перелетев через борт, упала в мою сторону. С секунду я придерживал ее, покачнувшись на другой бок, потом мы выпрямились, и она подбежала к кабине.

— Поехали! — крикнула она, постучав по кабине.