В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков

О мои братья-чужаки хранящие в зрачкахНеизбывную ночь и ее кошмарыГде оставил я васС руками налитыми тяжелым ленивым маслом

Стародавних делС надеждой столь слабой что смерть над ней торжествуетЯ же к жизни иду у меня человеческий обликЧтоб доказать – мир скроен по мерке моей.

«Шагая вдоль улиц зари», Элюар ни на минуту не чувству ет себя покинутым, затерянным вдали от надежных спутников. Он прорвался наконец к такому простому и так нелегко давшемуся ему знанию: «восстание духа» на словах означает – на деле – беспомощность; бунтарь против всего и вся самой безбрежностью своих притязаний невольно соглашается, что он не от мира сего, и тем лишает себя возможности подчинить жизнь своим запросам; надежда, подкрепленная одними грезами, рано или поздно ведет к отчаянию. Удел такого мятежника – изгнанничество и в мироздании, и среди себе подобных. И лишь теперь, прощаясь с самим собой вчерашним, он по-настоящему «выбирается из бездны». Ни что больше не заслоняет от него братский взор тех, кто работает в самой гуще истории, кто стряхнул тяжелую дремоту, зачарованность отчаянием, кто бодрствует, собственным трудом добывая хлеб, радость, солнечный свет – то самое завтра, которое раньше только снилось обитателю «пещер покоя, усталости и самоотреченья».

Размежевание с недавними попутчиками сквозной нитью проходит через «Естественный ход вещей», как и через по следовавшую весной 1939 г. книгу Элюара «Полная песня». В «Естественном ходе вещей» особняком выделен раздел «Права и обязанности бедняка», где от стихотворения к стихотворению, штрих за штрихом рисуется весьма язвительный портрет некоего «третейского судьи», обладателя истины в последней инстанции, в котором без труда угадывается «папа сюрреализма» Андре Бретон. «Верьте мне, я есмь закон!» – вещает этот наставник мнимой мудрости, давно «переставший что бы то ни было понимать» и упорно цепляющийся за обветшалые заповеди, из которых выветрились последние крохи мысли. Бесконечное плетение словес, ровным счетом ничего не меняющее в распорядке земных дел, ловушка громких фраз, куда вслед за ее изо бретателем попадают и его последователи, обрекая себя на суемудрие, никому не приносящее ни радости, ни облегчения, – такой предстает теперь в глазах Элюара доктрина его друга со всеми ее архиреволюционными лозунгами и мистическими поползновениями:

В свою очередь он говорит о несправедливостиО низменных вожделенияхО тирании и варварстве

Но его слова разоруженыСей образец для подражанияОтжил свой век среди насСей всеотрицающий владыкаОднорукий с причудливым телом

Повторяет себя в последний разОн уменьшаетсяЕго священный лик распластанНиже самой земли.«Верьте мне, я есмь закон»

«Третейский судья», вместо драгоценностей нацепивший на себя ядовитые травы, «вполне заслужил» оскорбительную кличку «мертвеца». Ведь он не желал замечать вокруг себя никого, даже самых близких, навечно оставаясь причастным лишь к разряду «одиноких и равнодушных» («Среди прочих теней»). Быть может, большое горе когда-нибудь и приведет его в стан живых людей, сейчас же «плоды, круглый год растущие у него в саду, несъедобны» («Последствия одного преступления»). Крылья порхающих там бабочек потускнели, звезды кажутся потонувшими в мутной воде, а «летние дни бесполезно пожухли» («Итог»). Элюар жаждет вырваться из владений этого заносчивого, мертвящего все вокруг себя ума, куда попал по ошибке, приняв подделки мысли за настоящие самородки.