В старом Китае

Перед Сианьфу дорога становится хуже. Мы сильно запаздываем. Наконец, видим огромные башни пекинского типа. Мы приближаемся и въезжаем в Сианьфу — самый далекий пункт нашей экспедиции.

Проезжаем первую стену. Скачем в телеге по каменным плитам, которыми выложена улица. Вторая стена — огромная, толстая, с башней наверху. Совсем Пекин. Надпись по-китайски и по-маньчжурски. Маньчжурский город, отделенный от прочего старой стеной, носит характер официальный. Всюду желтые, белые, синие флаги[67], посты и караулы.

Навстречу похоронная процессия. Впереди толпой идут хэшаны в красно-желтых балахонах и даосы в синих балахонах с начертанными на них

гуа. Идут себе рядом и... ничего. Европейцу, привыкшему к религиозной сектовой грызне, это кажется весьма странным.

Все здесь напоминает Пекин. Женщины маньчжурки, так же как в Пекине, носят свою любимую прическу с «двойной ручкой» и не бинтуют ног.

Прогромыхав мимо огромной башни колокольни, довольно изящной и легкой архитектуры, сразу оказываемся в богатом городе. Большие лавки завалены зеленью, фруктами. Здесь, говорят, обилие плодов земных.

Останавливаемся в маленькой гостинице. Начинается история с деньгами: таэль и чохи, двойной пересчет, путаница страшнейшая.

Проходя мимо тяньчжутан, католической миссии, видим у ворот миссионера, распоряжающегося строительными работами. Радостно бросается к Шаванну: оказывается, они виделись в Париже. Приглашает войти, хлопочет. Зовут его патер Морис. Приходят и другие «пэры»: испанец, хохотун, декамероновский тип, немец епископ, англичанин. Все францисканцы. Одеты в китайские костюмы, головы бриты, носят косу. Говорят между собой по-латыни и по-китайски. Любопытный склад жизни.

Угощают кофе. Из просторной столовой окно с вращающейся перегородкой ведет в кухню, куда патер Морис делает заказ о кофе. Отвечает женский голос: сестры заведуют кухней...

Идем осматривать госпиталь. Большие, безупречно чистые комнаты, койки без матрацев. Больные женщины бухаются в ноги. Две сестры, бельгийка и француженка, сетуют на то, что их европейская медицина не может все-таки побороть китайскую: немногие идут сюда лечиться. Это и понятно. Медицина — наука утилитарная: кто мне поможет, тому и верю.

Идем в только что выстроенную капеллу. Она расписана китайским художником, что сразу же заметно по фантастическому пейзажу на европейские темы.

Отцы уговаривают обедать с ними. Сегодня — пятница, и отцы едят только рыбу, яйца и зелень, но пиво зато дуют вовсю. Спрашиваю: постится ли их китайская «паства»? Отвечают уклончиво. Я думаю, что при той исключительной умеренности в еде и при ее растительном однообразии (лапша и соленые овощи — на севере и рис с несложной приправой — на юге) посты китайцу более чем не нужны. Да и китайская религия никогда не наседала на него так свирепо, как в Европе. Постятся только те, кто находится под контролем буддистов-монахов. Между прочим, скоромным у них считается и рыба, и всякое масло, и горячее, и... чеснок.

За столом патер Морис разглагольствует о китайских суевериях, в которые он, конечно, включает все китайские религии и вообще все китайское. О своих католических суевериях патер умалчивает, ибо в них, по его мнению, почивает истина... Я не утерпел и высказал ему свое отношение к этому вопросу. Патер нашел у меня развитый интеллект и неразвитую нравственность...

Затем францисканцы набросились на здешних протестантских миссионеров. Любопытно видеть, как секты христианства ведут между собой в Китае войну. Китайцы, надо думать, недоумевают.

Вообще, наблюдая христианство в Китае, вижу, что Европа, израсходовав колоссальные суммы на «евангелизацию темного Китая», не только не заменила, как надеялась, старые китайские религии, а лишь добавила еще всяческого сумбура и хаоса.

Между прочим, за столом был рассказан инцидент с двумя греками, изгнанными из Ханькоу за убийство и приехавшими в Сианьфу промышлять шантажом, говорящим бюстом и игрой. Действительно, подобные наезды не слишком способствуют «европейскому престижу».

31 августа. Идем в мечеть. По дороге сопровождающий нас слуга из гостиницы, мусульманин, охотно рассказывает о своем житье. Женщины в храм не ходят. Жены ахунов не показываются на улицу. О том, как надо убивать животных, смотря по сезону и породе животного, объяснял мне долго и путано. Видно, вопрос этот еще не вполне ясен.

Мечеть большая, крыта синей черепицей. Снимаем обувь и входим внутрь. Просторно и темно. На стенах висят карты святых мест Аравии. Внутри, в алтаре, очень красивый узор стен, вполне выдержанный в арабском стиле, с надписями типа: «Очищай плоть, будь добродетелен», «Милость ислама — всем живым существам», и т. п. «Нет бога кроме бога» фигурирует во главе их. Однако тут же читаю: «Необходимо помнить, что сердца людей опасны, а стремление к истинному пути ничтожно». Эта фраза, взятая из древней китайской легенды о первых мифических императорах Яо, Шуне и Юе, стала, таким образом, заповедью и в религии мусульман.