В степях Триданторы

Возможно, так они того и хотели, надеялись, что быль останется сказкой и никогда не протянет из прошлого своих пыльных рук, но всё произошло иначе…

В один день король Ивох умер, на трон взошёл его сын, Демид, пылкий юноша, полный тщеславных надежд и планов. Он издал указ о том, что «ради обеспечения порядка и мира в государстве» все потомки народа шева должны находиться под бдительным наблюдением властей, в местах, где «поведение их будет предельно прозрачно», т.е. в больших городах, но в маленьких округах, за особыми заборами из зелёного кирпича – «со стёклами и гнущимся железом по верху», и чтобы обязательно – с вышкой наблюдателя по центре от ограждения.

Наскоро составили списки всех неугодных семей, распределили по округам; разослали письменные указы, где значилось, кому, куда и в какое время явиться. Всё это было и внезапно, и скоро, и почти никому из шево не удалось покинуть царство…

Вот, таким примерно образом и очутились Алик с Тоней в столице, за «стеной из зелёного кирпича, со стеклом и гнущимся железом по верху», где и проживали вплоть до сегодняшнего дня. Конечно, всё было не так уж и сурово, «пыльным» людям дозволялось покидать свой округ, и даже гулять по городу в определённые часы, даже посещать некоторые, подобные сегодняшнему, торжества, а то, что время возвращения было строго оговорено «башенным жандармом» …так это только подчёркивало милость короля и его подданных, которые, кстати, так и не научились различать коренных антрорцев от шево, если, конечно, у последних не было видно особенной пометки на руке. Но скрыть такой пустяк – дело нехитрое, стоит только спустить пониже рукав, или, если зима, подтянуть повыше рукавицы. Так и поступали Тоня с Аликом, а, возможно, и их родители: по жестокой случайности их отправили в совершенно другой конец государства, где, как говорили антрорцы, «сами медведи воют от холода», а небо «трещит, потому что промёрзло».

– Наверное, там ужасно, – не раз повторяла Тоня, – хорошо бы их найти и всем вместе сбежать! – Что думал Алик по этому поводу, она не знала, потому как он предпочитал ничего не разглашать из своих замыслов, и чем серьёзнее они были, тем усерднее он отмалчивался. Вот и теперь…

Когда необыкновенные учителя, наконец, окончили свои приветствия, на балкончике снова объявился Глашатай, и, поглаживая камзол, произнёс целую речь, в которой призывал и взрослых, и юных к порядку и чинности, чтобы торжество не имело печальных завершений, а, напротив, стало свершением в жизни каждого из присутствующих.

Послушав его, правда, уже без былого благоговения, ребята выстроились в ряды, не без помощи жандармов, конечно, и, напутствуемые улыбками старших, отправились каждый к приглянувшемуся ремеслу, вернее – учителю. Придворные музыканты, – оказывается, всё это время они стояли под платанами, – принялись играть весёлый, но и весьма тревожный марш, от которого дух перехватывало где-то в горле, и иногда хотелось рыдать.

– Кажется, музыка неподходящая, – пробормотала Тоня, и, поскольку на сей раз желала поддержки, повторила эти же слова в ухо брату. Подумав, он пожал плечами, и Тоня заметила, что взгляд его нет-нет, а возвращается к тому месту, где ещё недавно стояли старик с полупрозрачным человеком. Теперь их там не было, когда они ушли и куда, Тоня уследить не успела, потому что часто отвлекалась на странных преподавателей и, что поделаешь, на чаек – над округом они появлялись редко, а выглядели красиво, и – весьма. Она даже придумала одной из них имя, но тут же и забыла – какой, поэтому пришлось убеждать себя в том, что все чайки одинаковы, а, следовательно, и имя у них может быть одно на всех. Но тут возникла другая незадача: забылось и само и имя, и, не желая тратить силы на изобретение нового, Тоня принялась вспоминать старое… К этому занятию она и возвращалась периодически, когда не делала замечаний по поводу того или иного лица или явления.

Как раз, когда грянули музыканты, догадка была близка, она уже вертелась у языка, требовалось совсем немногих усилий. Возможно, стоило как-то хитро развернуться, чтобы ухватить мысль, или подпрыгнуть… Тоня так и поступила, и – замерла от внезапного страха: всё это время за её спиной стоял полупрозрачный человек. Теперь они встретились лицом к лицу, и было понятно, что встреча эта знаменательна: человек улыбался всё той же, внушающей ужас, улыбкой, руки его, туловище, голова – всё было напрочь прозрачное, и в то же время, не призрачного состава, а, скорее, туманного: клубящегося и влажного, как дымка над дорогами в летнюю зорьку.

– Кумар, – представился человек, как раз в тот момент, когда обернулся и Алик – Тоня потянула его за рукав. Мгновение все трое молчали, оценивая сложившееся положение и друг друга, затем Алик спокойно сказал:

– Очень приятно, господин Кумар, чем имеем честь? – Тоня ощутила, что вот-вот расхохочется, но, поняв, что будет это, пожалуй, ещё смешнее, чем слова брата, сдержалась. Кумар усмехнулся, судя по всему, он имел привычку многое замечать, и, задумчиво поглядев куда-то вверх, произнёс: