В стороны света

вставало солнце над землёй убогой,

ночь искажала звёзды, мрак

рассеивался, цвёл…

Любима так…

Как женщина зачавшая, в себе

замкнувшись, шла она за богом,

не зная мужа, бога и дороги,

плодом налитая, как словом песнь.

И даже нынешняя новизна

её не волновала, ибо здесь

плод смертью был, и смерть была – она!

Как роза нежная перед закатом

от холода скрывает лепестки,

её закрылся пол; и бога взгляды,

дыхание, тепло его руки

казались ей отчаянно близки.

Нет, не о ней недавно пел поэт,

не с этой тенью разделял он ложе,

на слабый призрак, на обман похожа

она: и жизнь ушла, и смерти будто нет.

Распущена, как золотая прядь,

пропавшая в земле, как майский ливень,

из семени взошла, как благодать,

и корнем стала.

…А в провале синем

уже не узнавала никого.

"Он оглянулся!" – прошептал ей бог.

"Кто?" – безучастно тень его спросила.

Бог повернулся и пошёл за ней,

уже обратно, по крутой дороге.

Под саваном запутывались ноги,

мешало мельтешение теней.

И только бог остался с ней, он рядом

неслышно шёл, легко дышал.

И некто их печально провожал

смертельно побелевшим взглядом.

Монолог Эвридики

Я оглянулась, милый мой,

и стала тенью под тобой,

под солнцем – мёртвою травой.

Мой плод, как бремя Персефоны,

жив по космическим законам,

я жизнь и смерть в пустыне дикой,

как бог индуса, многолика,

я плод сама и я же – семя,

я небо и земное время,

я вне себя и я с собой

толика счастья, дикий вой.

Зима Рильке

На окнах снег, на крыше грязный след,

тень у стены, пар из колодца,

позёмка, будто шелуха от слов…

Наестся мёртвых яблок и вернётся,

и извлечёт сознанье из часов.

или:

Сорвётся старым снегом с крыш домов,

в седой горячке на тропе забьётся.

Наестся мёртвых яблок и вернётся

остановить сознание часов.

Сон Рильке

Бессонный город, я и сторож в нём,

я ночь, Господь, в твоей бездонной ночи,

я плод твоих желаний, впрочем,

я сон во сне и жив я только сном.

И этот виноградник, поле это,

ликующие соки бытия

в садах больших прожаренного лета –

твоё бессмертье? Или кровь моя?

Божий день Рильке

Бездомному не нужен дом,

бродяга счастья не желает,

что вместе с осенью теряем,

и я не думаю о том.

Дай, господи, тепло плодам

и щедрые дожди садам,

налей в сосуды сладкое вино,

которое от тяжести темно.

Со мною пустота большого сада

и дни перед началом листопада.

Ветер моря Рильке

Долго, от первого моря,

по пустякам не споря

и раздвигая просторы,

только со мной и в ссоре,

веет до синих губ,

стонет до чёрных жил.

И подражает инжир

ветру, глуп.

Рильке. Другу

Быть может, раньше птицы был полёт,

объятия растут из нашей почвы,

и ангел вслед за нами жест несёт,

который мы сказали прошлой ночью.

Лу

У Рильке муза – степь и небо синее,

земля без края, без конца река.

И та, что за руку водила по России,

была упитанна, румяна и легка.

Пантера Рильке

И как волна, закрученная вихрем,

по кругу ходит, повторяя след,

как в карабине затаённый выстрел

ждёт мига и его не знает, слеп.

Стальными прутьями оплетена,

не видит ничего она,

как молнии, минута за минутой

бегут по кругу – тщетно, только прутья.

Но иногда под шёлком взгляд бессонный

поднимет мягко, жёлтый, как слюда,

он леденит, как первая вода,

и умирает, как сознанье, снова.

Стефан Георге

1

"В земле мне тесно, – говорит зерно, –

всё сущее живёт под светом.

Не бойся тёмной ночи, но

сквозь муки выйди в день с приветом".

Здесь смерти торжество, там жизни чехарда.

Весы уравновешены всегда.

2

Вошёл он в город. Полыхал закат

на крышах храмов, уходил за море.

Господь смеялся: плачут в горе

и в счастье плачут… брань, упрёки, мат…

Всесильный, он и камешку не даст

упасть, когда не будет воли его.

Хватило б слова, мы, слепые, спорим…

А он молчит сквозь нас.

3

Разрывы тела, трещины в горах

сомкнутся, зарастут; как было,

всё будет. Только в слове сила,

всё названное будет – прах.

Дом пуст, где раньше люди жили.

Оружие – горсть пыли у стены.

Кого мы не назвали, спасены.

4

Нет смысла в жизни смысл искать,

от самого начала мир наш тайна;

так лебедь, раненый тобой случайно,

не ведает, что в мире есть тоска.

Он умирал, но не было в глазах

его ни злобы, ни прощенья.

Мелькнула только искра сожаленья

зарницей в недоступных нам мирах.

Так говорил Ницше

Нас много множеств, имя – легион

нам, наши забинтованы уста, наш

пылен путь и песенка проста, и вечен сон.

Небо становится тёмным,

приходят луна и звёзды.

И веру теряет сторож ночной.

Я ухожу.

Я оставляю вас видеть.

Я оставляю вас слышать.

Подслушанная молитва Фр.Ницше

Безумно молятся, в слезах, без пищи,

два короля, злой чародей и добровольный нищий,

тень странника и странник, бывший Папа,

маг, совесть с розовой заплатой.

А самый безобразный человек

хрипел, сопел, сипел, едва

понятные выплёвывал слова,

невыразимым поражая всех:

–Среди невинных больше свят и искренен

тот, кто невинности не знает истины.

–Но сколь не глупо это преподобие,

кто сотворил нас, глупых, по подобию?

–В молитве ж есть, скажу вам, други, честно,

чего немало в жизни: лицедейство.

–Незрим он в жизни и невнятны речи его,

кто глуп, тот вечен, ибо глупость вечна.

Безумно молятся, в слезах, без пищи,