В сумрачном лесу

Зажгли факелы. Все, что ему нужно сделать, – это пройти между их рядами в направлении, противоположном камере, а потом продолжать идти, пока режиссер не крикнет «Снято!». Но как только камеры заработали, поднялся ветер и задул половину факелов. Их снова зажгли, но через минуту их опять задуло. Сегодня ночью будет шторм, сказал кто-то. Когда в пустыню наконец приходит дождь, он всегда бывает яростным, – директор картины проверил свой телефон на «Андроиде» и объявил, что предупреждают о внезапном наводнении в этом регионе. «Чушь, – сказал Дан, проверив свой айфон, – ничего про внезапное наводнение не говорят». Эпштейн снова посмотрел в небо, но никаких туч не увидел. Уже появилась первая звезда. Ветер был сильный, и что бы ни делал техник по свету, он продолжал гасить факелы. В воздухе стоял тяжелый запах керосина. «Придется обойтись без факелов», – заявил директор картины. Но Дан уперся. Без света факелов от этой сцены не будет толку.

Режиссер и директор картины продолжали громко спорить. Вскоре в спор включился продюсер, а потом даже оператор-постановщик, у которого быстро пропадал свет. Ветер дул. В голове у Эпштейна звучал Вивальди. Он подумал о своих деревьях, которые даже сейчас продолжают расти. Тот горный склон наверняка не так далеко отсюда. Может, саженцы уже начали перевозить? Он забыл точную дату. Но его бы, наверное, кто-нибудь предупредил. Он хотел позвонить Галит, но телефон был в кармане пиджака, который кто-то из костюмеров забрал у него вместе с брюками.

От шерстяного плаща ему захотелось почесаться. Все погрузились в спор, и никто не заметил, как он отошел от двойного ряда факелов и нашел под стулом свой портфель. Он снял плащ, перекинул его через спинку стула и пошел вверх по склону к гребню холма. Оттуда ему будет видно. Какое-то время он все еще слышал, как они ругаются. Ветер взметнул его волосы, и, подняв руку, чтобы зачесать их назад, он понял, что у него до сих пор на голове потускневшая корона. Он снял ее и положил на камень, потом повернулся и вошел в вади, прорезанное тысячелетиями воды, тысячелетиями ветров. Если начнется дождь, при отсутствии лесов вода польется по склонам и затопит свой древний путь, унося к морю все, что встретит. Холодало. Сейчас бы ему пригодилось его пальто. Лучше пусть оно будет у мальчика. Когда он дошел до гребня, то уже тяжело дышал. Он слышал, как снизу его зовут: «Юлиус, ты где?» Но голоса их, отдаваясь эхом от древней скалы, катились обратно без него: иудеи! Иудеи! Иудеи! Теперь ему далеко было видно, до самого Иордана. Когда он посмотрел в небо, звезда исчезла, а тучи спрятали луну. Он чуял запах шторма, идущего из Иерусалима.

А теперь появились филистимляне, поднялись на холм дрожащей массой, взбаламутившей свет и воздух. Некоторые из них знали, что они филистимляне, а другие знали только, что они часть чего-то огромного, что собралось по стихийным причинам, как океан собирается, чтобы разбиться о берег.

Филистимляне стояли и ждали. Затаили дыхание. Шлем со звоном упал на землю. Красный флаг подрагивал на ветру, шелк его был порван. В долине звучала великая тишина. Но Давида и следа не было.

А теперь филистимлянин поднял руку повыше и сделал снимок своим айфоном. «Где ты?» – напечатал он, а затем, поправив боевое снаряжение, филистимлянин нажал «Отправить», выпустив свое сообщение в облако.

Уже там

Я провела ночь в приемном покое скорой, но эта ночь ощущалась как три. Укол гидроморфона, который мне в конце концов сделала медсестра, успокоил боль, но меня потянуло в сон, и все перед глазами поплыло. До этого я долгие часы сосредотачивала все свое внимание на широком красивом лице эфиопки, которая тихо и терпеливо сидела с другой стороны открытой занавески, придерживая руками свой беременный живот. Но после того, как в меня вошла игла и покалывание распространилось вверх по позвоночнику, а потом вниз до кончиков пальцев, она уже меньше была мне нужна, и она, наверное, тоже потеряла потребность во мне, в том, что мое лицо могло сделать для ее боли, потому что через некоторое время она встала и ушла, и больше я ее не видела. Сейчас у нее уже должен быть ребенок, а у ребенка имя, а у меня больше нет вируса, название которого врачи так и не выяснили и даже перестали искать.