В тайниках памяти

Однажды Латев, моя младшая дочь – та, что встретила тебя, когда ты пришел с Нде Кираан, – по рассеянности забыла здесь, под деревом, две книжки, которые ей надо было прочитать для школы. Мадаг вышел из хижины и увидел их. Я была не здесь, а чуть поодаль, в глубине двора. Я сразу поняла, что сейчас будет, когда увидела, как он подошел к стулу, где лежали книги. Мадаг дрожал всем телом. Прежде чем я успела ему помешать, он одной рукой схватил книгу, а другой взял маленький нож, который всегда висел у него на поясе. Он пользовался этим ножом для починки сетей. Так вот, он достал нож и несколько раз вонзил его в книгу. Он мог бы разорвать ее руками, но воспользовался для этого ножом. Продырявил книгу острием ножа, затем рассек ее на части. И страницы, и переплет. Он проделал это медленно, без волнения. Но в каждом его движении угадывалась свирепость дикаря. Страшнее всего эту сцену делало то, что он молчал. Он уничтожил эти книги, не издав ни звука. Слышно было только, как рвется бумага. Двор очень быстро наполнился людьми. Из домов вышли дети, вышли Куре и Нгоне. Но никто не посмел вмешаться. Мы словно окаменели. Могли только стоять и смотреть, как он это делает. Впервые мы видели его таким. А он не замечал нас. Его налившиеся кровью глаза видели только книги. Он уничтожил первую, потом взялся за вторую и проделал с ней то же самое. Земля была усеяна обрывками бумаги, словно опавшими листьями. У ног Мадага образовалось что-то вроде белого ковра. Его сотрясала дрожь, но движения рук были точными и сильными. Это длилось по меньшей мере час.

Когда последняя страница была разорвана, он долго стоял, опустив голову. И тяжело, как после мучительного усилия, дышал. Затем он поднял голову и увидел нас, а мы увидели, что он плачет. Ничего не сказав, с искаженным от ярости и боли лицом, едва держась на ногах, он медленно зашел в свою хижину. Закрыл за собой дверь и два дня не показывался. А поскольку он запретил кому бы то ни было подходить к его комнате, когда он был там, а дверь была закрыта, мы не заглядывали к нему, даже чтобы принести поесть.

Когда он вышел, то снова был самим собой, и все покатилось своим чередом. Латев хотела извиниться перед ним, но он, опередив ее, сказал, что ей не в чем извиняться. Более того, он сам извинился перед ней и дал денег, чтобы возместить стоимость уничтоженных книг. Разумеется, после этого никто никогда не оставлял во дворе хотя бы страницу, а тем более целую книгу. Мы не спрашивали, откуда у него такая ненависть к книгам. Мы знали, что это как-то связано с его полувековым пребыванием у белых.

Каждый вечер он ходил на кладбище. Сначала стоял у могилы Кумаха. Затем усаживался под манговым деревом, где, как рассказывали, сидела его мать, когда потеряла рассудок. Он долго оставался там, прежде чем вернуться домой. А иногда и ночевал там, на кладбище или возле кладбища, под манговым деревом. Можешь себе представить, какую это давало пищу для сплетен: люди шептались, что он занимается черной магией или по ночам превращается в оборотня – пожирателя душ.

Однажды ночью, когда он вернулся с кладбища немного раньше обычного, он застал во дворе почти всю семью. Он подошел, сел и обратился к нам. Я не забыла и никогда не забуду, что он тогда сказал. Я содрогаюсь, когда вспоминаю звук его голоса, когда он произносил это признание.

– Знаю, вы пытаетесь угадать, что я делаю по вечерам на кладбище, – сказал он. – Сейчас я вам это объясню: я молюсь за своего дядю, за своего отца, за друзей, которых потерял, и за свою мать. Главное, за свою мать. Чтобы она простила меня. Мне не удается ее увидеть. А ведь я искал ее повсюду: и в видимом мире, и в невидимом. Я искал ее во времени. Но я не нахожу ее. Я ее так и не нашел. Как будто ее никогда не существовало. Я надеюсь, что она слышит мои молитвы. Надо, чтобы она меня простила. Я прошу вас всех: молитесь за меня. За то, чтобы Мосана меня простила.

Вот что он сказал. И в этот момент я поняла: хоть Мадаг и мудрец, но он не бог. Он человек. Его мучают тяжелые воспоминания и вопросы, на которые нет ответа. Его можно пожалеть. Он просто человек – существо, способное вызвать жалость.