В тайниках памяти

Но я знал, что она ждет моего прихода. Именно эта уверенность заставляла меня каждое утро снова и снова приходить к манговому дереву. Правда, по ее поведению нельзя было догадаться, что она слышит или хотя бы замечает меня. Я ее не видел, но ее образ зримо присутствовал в моем сердце. Ее немигающий взгляд был неотрывно устремлен на могилы. Уголки рта не были опущены от горечи, сострадания или хотя бы раздражения. Неподвижная, безмолвная, далекая, как чужая планета, – вот какой была Мосана. Можно было подумать, что кладбище уже приняло ее к себе. Но я знал, что она каждый день ждет моего прихода и моего вопроса. Я это знал. Знал потому, что это был также и ее вопрос, вопрос ее жизни. Нас объединило то, что наказанием и ключом для меня и для нее был один и тот же вопрос: почему он?

Мосана с давних пор жила под ветвями старого мангового дерева, которое росло напротив кладбища; она не носила одежды и не говорила. Я, как обычно, сел рядом с ней и поставил на землю сверток с едой. Одежду я приносить перестал: она ее не надевала. Однажды, много лет назад, я одел ее силой. Она сразу же все сняла и разорвала.

Первое время после того, как она замолчала, я пытался удержать ее в своем доме. Вечером привязывал к кровати, чтобы не убежала. Но она стала кричать по ночам. Издавала такие жуткие вопли, будто ее пытают. Через несколько дней мне пришлось отпустить ее. Она тогда еще немного говорила. Видя, что я не собираюсь ее отпускать, она сказала: «Все больные не хотят выздоравливать, все, кого сбили с ног, не хотят подниматься, потому что, если они встанут на ноги, это грозит им новым падением, которое может оказаться смертельным; никто не хочет возвращаться к нормальной жизни, которая по сути немногим лучше смерти. Встать на ноги – это не для меня, вообще встать – это для меня не более чем опасная иллюзия. Я не хочу, чтобы меня спасали, Усейну. Отпусти меня».

Эти слова Мосаны, ее крики по ночам, ее побеги, которые заканчивались всегда в одном и том же месте – под старым манговым деревом напротив кладбища, – все это в конце концов подтолкнуло меня к решению: я позволил ей уйти. У меня не было такой власти, чтобы удержать ее. И мне оставалось только в бессильной ярости смотреть, как она скатывается к безумию.

Когда она начала погружаться в это состояние, я страдал от того, что не могу удержать ее, спасти, пусть и против ее собственной воли. Я тогда поклялся: если в будущем мне опять придется спасать любимого человека, я буду бороться до последнего. После этого я снова погрузился в изучение и толкование Корана и основ традиционной мистики. В этих двух источниках мудрости я искал тайны целительского искусства, внутреннего зрения, проникновения в будущее. Через несколько месяцев я поехал в соседнюю деревню, к одному суфийскому мистику, который согласился продолжить мое духовное образование. Он приобщил меня к тайнам, которые могут быть постигнуты лишь внутренним зрением – другого у меня уже не было. Я научился видеть и читать мир при невидимом свете. У времени больше не было от меня секретов. Оно открывалось впереди меня. Оно открывалось позади меня. И я мог далеко прослеживать его извилистый путь в обоих направлениях. Я приобрел необходимые познания, для того чтобы исцелять все раны людские. И телесные, и душевные, и нанесенные жизнью. Вернувшись через год, я стал тем, кого вся округа вскоре узнала под именем шейха Усейну Кумаха Ученейшего.

Мосана по-прежнему была там, под манговым деревом, напротив кладбища. Я знал, чего она ждет. Но знал еще и другое: то, чего она ждет, не случится. Я попытался вернуть ее с помощью знаний, которые приобрел. Но не сумел: она так далеко зашла в царство тени, что не было ни малейшего шанса вернуть ее живой. И, поскольку уже поздно было извлекать ее из мира, где она оказалась, я решил составлять ей компанию. Помнится, это было в 1940 году. Прошло уже два года с тех пор, как Мосана утонула в бездонном колодце, который открылся у нее внутри.

Я смирился с тем, что не смогу в дальнейшем жить с ней. И стал думать о других женщинах. Найти жену оказалось нетрудно. Моя слава целителя и божьего человека уже вышла за пределы деревни. Несмотря на мой возраст, некоторые семьи считали, что предложить мне в жены одну из своих дочерей – это честь и удача. Я знал, в их глазах такой брачный союз был чем-то вроде страховки от прихотей судьбы, от болезней и прочих несчастий: я защитил бы их своими молитвами. Вот так и получилось, что очень скоро, уже в конце года, я женился на Мам Куре, которой тогда было восемнадцать.