В тени богов. Императоры в мировой истории

С характерной для себя подкупающей откровенностью Канси впоследствии признал, что неверно оценил риски и был лично ответственен за неудачи в начале войны. Когда наконец была одержана победа, он публично заявил, что отказывается принимать поздравления и новые почетные титулы, поскольку из-за [его] просчетов война растянулась на восемь лет, и “оставленные ей раны еще не затянулись”. Попытки чиновников скрыть правду и “найти других козлов отпущения” были неправильны: “Ответственность… за все лежит на мне”. Публичное признание своих ошибок – редкость даже для политиков, не говоря уже об императорах. В нем нашел отражение не только обаятельный характер Канси, но и конфуцианский принцип самокритики и внутреннего духовного роста. Хотя Канси хотел лично командовать армией, он прислушался к своим министрам и руководил операцией из Пекина. В число его главных задач входило обеспечение военачальников достаточным количеством людей и ресурсов и создание видимости совершенного спокойствия и уверенности в моменты отчаяния и неудач. Одним из решающих факторов победы стала готовность императора признать, что маньчжурские князья и полководцы, которые изначально командовали его армиями, не справлялись со своими задачами в военных и политических реалиях гражданской войны, идущей в Южном Китае. Со временем он понял, что на смену им нужно прислать не менее лояльных, но гораздо более компетентных китайских военачальников¹⁹

.

В 1696–1697 годах Канси наконец посчастливилось лично повести свое войско в бой – на этот раз на войну с ойратским (западномонгольским) ханом Галданом, который давно беспокоил империю Цин. Император писал, что ключом к победе над мобильными кочевыми армиями северных степных регионов было “внимание ко всем деталям транспорта и снабжения. Нельзя полагаться на удачу, как делала династия Мин”. Он лично определял общие цели и стратегию кампании, но советовался с опытными военачальниками, чтобы добиться успеха. Далекие войны с кочевниками были изматывающими, и Канси гордился, что разделяет их тяготы со своими солдатами. Он утверждал, что разгром Галдана произошел благодаря тщательному планированию и “несгибаемой воле”, преодолевшей все сомнения и препятствия. Канси безмерно радовался своей победе. Он писал приближенному к нему евнуху из Запретного города:

Моя великая задача выполнена. За два года я трижды пересекал пустыни, где бушевали ветра и лили дожди, и лишь раз в два дня мне удавалось поесть… Небо, земля и предки сберегли меня и принесли мне это свершение. Что же до жизни моей, то можно сказать, что я счастлив. Можно сказать, что я удовлетворен… Я получил то, чего хотел.

Разгром Галдана действительно был важной стратегической и политической победой для Цин, но радость Канси, вероятно, во многом объяснялась тем, что он смог исполнить свою мечту и стать настоящим царем-воителем. Много лет спустя, размышляя о необходимости реформы системы военных экзаменов, Канси сказал чиновникам: “Я решал огромное количество военных вопросов. Я лично возглавлял военные походы и хорошо понимаю, как мыслят военачальники”. Он очень гордился тем, что имел возможность это сказать²⁰

.

Отец Канси был ценителем китайской высокой культуры. Он недолго пребывал у власти, но постарался внедрить некоторые китайские традиции и институты в цинскую систему правления. Когда император Шунь-чжи скоропостижно скончался в возрасте 23 лет, маньчжурские сановники, которые управляли страной в период регентства при малолетнем Канси, сделали шаг назад и решили восстановить маньчжурское господство в режиме завоевателей. Составить представление о новой эпохе позволяет, например, тот факт, что юному императору пришлось тайком изучать азы неоконфуцианских доктрин и китайскую литературную культуру под руководством двух старых евнухов, служивших во дворце со времен династии Мин. Приняв власть в свои руки и освободившись от опеки регентов, Канси первым делом погрузился в интенсивное изучение китайского литературного языка и культуры, а также неоконфуцианских сочинений. Со временем он сделался большим ценителем и покровителем китайской живописи, каллиграфии, поэзии и садово-паркового искусства. Он и сам стал уважаемым поэтом и каллиграфом. И все же любовь Канси к китайской культуре вовсе не предполагала разрыва с его маньчжурским самосознанием. Напротив, он был великолепным наездником и лучником, любил простую жизнь на охоте и всячески старался сохранить маньчжурские традиции своего народа. Канси комфортно и успешно существовал в двух культурах и ценил обе.