Итак, венчание состоялось 6 июля между одиннадцатью часами и полуночью, в той самой церкви, что хранила еще дух нашей молитвы в память Государыни. Придворный архиерей Никольский произнес благословение. Когда-то он сопровождал Государыню в ее поездках за границу, а в 1877 году, во время Турецкой кампании, состоял при Императоре. Отдавая приказание подготовить все к обряду венчания. Государь произнес:
— Я хочу умереть честным человеком и должен спешить, потому что меня преследуют убийцы.
Конечно, нет никакого сомнения, что это было главной побудительной причиной. Мне бы хотелось видеть в этом его оправдание, но имел ли он право пожертвовать всем ради одной идеи?
Свидетелями Государя были, как я уже упоминала, граф Адлерберг и граф Эдуард Баранов. Я придаю моей фразе характер предположения, потому что по опыту знаю, как небезопасны в нравственном отношении безапелляционные приговоры. Послушайте кого-либо односторонне, и вы узнаете только половину правды. А о бедном Рылееве судили только с самой невыгодной стороны. Не имея никакой причины обнажать шпагу в его защиту, я готова присоединиться к тем немногим, кто считал, что он действовал не из-за испорченности или бесчестности своей натуры, но из-за печально сложившихся обстоятельств, которые его представили в таком свете. Фанатично преданный Государю, он пожертвовал ради него своим счастьем, как без малейшего колебания он пожертвовал бы ради него и своей жизнью.
— Я не мог ни в чем ему отказать, — говорил он одному своему другу, — так как был безгранично привязан к нему. Он осыпал меня милостями в ту пору, когда меня считали парией из-за моей печально прославившейся фамилии.
Можно, не боясь ошибиться, утверждать, что это фантастическое убеждение было порождением его чувствительного и подозрительного воображения и ограниченного ума. Разумеется, никто и не помышлял мстить ему за участие его дяди в событиях 14 декабря, но, войдя в логику его рассуждений, легко понять вытекающую из нее страстную привязанность к Государю, сделавшую его (вопреки его воле) инструментом в этой грязной истории. Впрочем, сделав первый шаг на пути незаконных уступок, можно ли представить, как далеко зайдешь? Такую неприглядную роль не берут на себя разом, по неведению, но начинают обыкновенно с легкого попустительства, открывающего путь и многим другим уступкам, и так мало-помалу создается положение, когда виновник и жертва соединяются в одном лице, и, если в нем осталась хоть капля благородных чувств, его ждет каторжная жизнь. С тех пор как связь Императора сделалась более-менее известной, я не видала Рылеева иначе как несчастным и страдающим, имеющим вид побитого пса, который старается скрыться подальше с глаз. Несмотря на это, часто надо было прилагать великие усилия, чтобы сохранить жалость к нему, потому что его, казалось, переполняла ненависть к тем, кто волею обстоятельств вступал с ним в общение. Мало кому удалось избежать его недоброжелательности и даже грубости, что в конце концов и обрушило на его голову всеобщее негодование и презрение. Обладай он некоторым тактом и умом, он мог бы завоевать если не уважение, то хотя бы каплю снисхождения, и если его честь была потеряна в глазах общества, то он должен пенять только на себя. Даже наша Государыня, всегда сдержанная, не теряющая самообладания, не могла порой скрыть отвращения, которое ей внушал Рылеев. Это проявлялось в ее невольных движениях — едва заметных, но достаточных для того, чтобы те, кто хорошо ее знал, поняли, как она его в душе расценивает. Этот и многие другие знаки, осмысленные нами после ее смерти, убедили нас, что она знала нее, что происходило вокруг нее. Если верить людям, считающим себя сведущими в этом вопросе, то она узнала обо всем от самого Государя. Памятуя о многих событиях в прошлом, я принимаю без колебания эту версию, — она совершенно в духе Государя, но я привожу ее здесь с великой осторожностью, поскольку у меня нет никаких доказательств. Стоит над ней надуматься, как из сердца вырывается крик: Боже мой, как она должна была страдать в своих чувствах женщины, матери. Государыни и все это унести с собой в могилу в полном молчании!
Позднее у меня была возможность расспрашивать королеву Вюртембергскую Ольгу Николаевну, связанную тесной дружбой с Государыней с самой юности, любимого брата Государыни Александра, принца Гессенского, и, наконец, Мальцеву, к ней приближенную. Увы! Все тот же ответ: никто из них не слышал от нее ни слова признания.