В тугом узле

Действительно — нет. Я схватил сковородку и вместе с ужином вышвырнул во двор. Чтоб ему пусто было — с такой приправой мне не нужна жареная колбаса. Тут и Орши подошла к столу, взяла бутылку и тоже швырнула ее подальше, в кусты. Бутылка еще не успела упасть, как я перехватил руку Орши и дважды шлепнул по ней. Орши даже не вздрогнула. Сейчас она действительно походила на девушку-индианку. Недаром это приходило в голову многим, кто ее видел. Она стояла равнодушно, ничем не выдавая своих чувств. Даже глаза ее можно было сравнить с глубоким высохшим колодцем, таким глубоким, что недосягаем взгляду, по крайней мере, моему. И вдруг она снова перешла на «ты»:

— А теперь уходи.

— Ты получила то, что заслужила.

— Видеть тебя не хочу, Иштван Богар.

Тер тряс сетку кроватки и сердито кричал, не помню даже что. Орши уложила его, прикрыла одеялом, потом обратилась ко мне:

— Знаешь, кого бей? Ту голубоглазую цыганскую шваль у себя на заводе, но не меня. Меня — никогда!

Я натужно рассмеялся. Я как раз рассказывал накануне, что у нас на работе раньше много было таких трудяг, которые чуть не с песнями работали, а уж насвистывали-то обязательно. Теперь таких не слышно у нас, и песни умолкли. Правда, недавно в малярный цех пришла откуда-то голубоглазая цыганочка. Она красит у нас металлоконструкции и напевает. Поет она хорошо, а вот красит неважно. Я смотреть не мог на ее продукцию, взял у нее кисть и показал, как надо накладывать краску на трубки.

Не скажу, чтобы мне не понравилась эта девушка. Интересная и какая-то необычная. Правда, я и имени ее не знаю. Все говорят: «Маца, пойди сюда!» Но у нас каждую новую девушку называли Мацой. А на следующий день эта цыганочка подходит ко мне и говорит: «Угости рюмочкой, а потом погуляем за железнодорожными воротами». Я на это не пошел, хотя о девчонке пару раз вспоминал…

Голова у меня горела. Чтобы хоть немного охладиться, я вышел за порог и присел на лесенку. Но злость все больше охватывала меня, и я сидел и жевал вонючий табак. И даже не отваживался взглянуть в глаза собственным мыслям.

Еще счастье, что старуха Бачко не шныряла поблизости, а то бы я и ее швырнул куда-нибудь подальше — такое у меня было состояние.

И тут я увидел, что под одним из кустов поблескивает моя бутылка. Если в ней еще остался траурный напиток, то мне он сейчас в самый раз. Я подобрал бутылку, вдавил в нее пробку и сделал большой глоток. Палинка приятно обожгла внутренности.

Не желая, чтобы старушенция наткнулась на меня здесь или чтобы Орши невзначай меня увидела, я влез на ореховое дерево и удобно устроился среди веток. Тут я быстро прикончил бутылку, но ни утешения, ни доброго совета это мне на дало. Словно тлеющие угольки рассыпались по всему телу и какое-то тупое безразличие охватило меня.

И надо же, в бога душу, выползла-таки старуха и сразу меня увидела.

— Вы простудитесь, господин Богар!

Я швырнул в нее бутылкой. Она вздохнула и засеменила в дом. У порога обернулась, потом вошла внутрь, но наружную дверь оставила открытой.

На меня вдруг напал идиотский смех. Чтоб вам всем пусто было! Вам не удастся играть мною в футбол или разыгрывать истории, достойные дешевого романа… Но я не мог уже оставаться на месте. Идти, нужно идти, куда угодно, но только двигаться.

Ранним утром я пришел в себя у ворот завода. Все во мне онемело, в голове была какая-то пустота. Словно в тумане я вспоминал, как пешком плелся через весь город, заходил по дороге в открытые еще кафе или забегаловки и выпивал по стаканчику.

Шел я нарочито твердой походкой, с какой-то упрямой решимостью нацелившись в никуда. Больше нескольких минут я нигде не в силах был задержаться.

Было, наверное, около трех часов утра. У меня еще хватило ума прийти не к главному входу, где ворота никогда не закрываются, потому что там проходят рабочие трехсменных и горячих цехов, малого литейного, а также обслуживающий персонал. Как бы я стал объяснять, почему я тут оказался, в такую рань? И в таком потрепанном виде? Поэтому я сделал крюк и, зайдя с другой стороны, перелез через забор. Вдоль рельсов тянулись грузовые платформы, склады, в которых хранились клинья, доски, бревна и шпалы, рулонная бумага, целлюлозная вата и другие материалы. На дверях из сетчатой проволоки — замки с кулак. Но только здешним людям известно, что замки эти открываются и без ключей: дернешь посильнее — и порядок. А потом можно снова защелкнуть. Словом, я преспокойно проник в одно из помещений и примостился между рулонами целлюлозной ваты, прикрывшись куском брезента. Потом мне показалось, что долго куда-то проваливаюсь, пока я не погрузился в глубокий сон.

Около шести утра меня пинком ноги разбудил Пайта Вашбергер. Из-под брезента торчали мои ноги.

— Эй, соотечественник! Здесь тебе не спальный корпус, черт побери!

Когда я высунул свою физиономию, он заухмылялся:

— Прошу прощения, дорогой мастер, я не знал, что это ты. Лежи спокойно и кемарь дальше.

Куда там лежать — я очень обрадовался, что он разбудил меня.