В тугом узле

Яни Шейем ничего не ответил ему, только медленно снял руку с плеча Миши, поднес ладонь к глазам и долго рассматривал ее с выражением отвращения на лице, точно коснулся чего-то склизкого, липкого и вонючего. Потом обтер о штаны.

Никто не засмеялся, хотя и было над чем. И даже не над Яни Шейемом и не над Мишей Рагашичем. Над нами самими. Над этой нашей разнородной компанией, которая меняет свой настрой так же, как иная дама цвет своих волос. Порою нас буквально захлестывает чувство настоящей большой дружбы, тогда и наши мысли настроены на одну волну, и в делах у нас полное согласие. Порою же мы с унылым видом слоняемся рядом друг с дружкой в серой, донельзя однообразной, бесконечной веренице дней, равнодушные, как мусорный ящик, которому, разумеется, все до лампочки. А затем, естественно, наступает такой период, когда в нас вспыхивает стремление обидеть друг друга, сказать грубое, оскорбительное слово, и можно подумать, что мы вот-вот перегрызем друг другу горло или схватимся за здоровые железяки.

Возможно, правда, что не будь среди нас Миши Рагашича, наша компания была бы на градус спокойнее и миролюбивее. Он среди нас самый вспыльчивый. Причем, наверное, не только в бригаде, но и на всем заводе.

И наверное, самая жестокая борьба с применением любых приемов — это та, что я вел с ним. И длилась она чертовски долго, добрых несколько лет.

Война началась с самого первого дня.

Когда в 1960 году я попал в отеческие руки мастера Канижаи, Рагашич представился мне весьма своеобразно: сели мы все завтракать в уголке, я — как раз рядом с ним; так он выбил из-под меня железную табуретку.

— Мне даже запах твой противен, щенок! В другой раз не лезь ко мне в соседи, — Добавил он с сомнительным дружелюбием. Я здорово приложился задом о грязный бетон, но встал, ничего не сказав. Однако ничего удивительного не было в том, что через час Рагашич шикарно умылся в масле. Мы как раз монтировали смеситель, и Рагашич работал на верхних мостках. Я отыскал какой-то противень, наполнил его до половины маслом и положил на пол у лестницы. Потом отошел в сторону и издали крикнул:

— Господин Рагашич! Вас срочно к телефону!

Миша послушно стал спускаться по лестнице и, ничего не подозревая, угодил в противень; ноги у него заскользили, и он плюхнулся в масло. Однако взаимосвязь явлений он быстро раскусил.

Силищей он наделен огромной, прямо как бык. И если бы Виола с ребятами его не удержали, то, как знать, может быть, тогда же и закончилось бы мое земное существование. Но, во всяком случае, я дал ему понять, что не люблю и не собираюсь оставаться у кого-то в долгу. Поэтому всю первую половину дня я избегал его, но в обед снова сел рядом с ним. Табуретку на этот раз он из-под меня не вышиб, но взглянул на меня так мрачно, что мне показалось даже, что он окосел.

— Я кастрирую тебя, — пообещал он мне.

И началась страшная вражда, можно сказать, пылающая. Подчас и в прямом смысле этого слова. Как-то взялся я за торцовый ключ и тут же отбросил его, но было уже поздно — я прилично обжег руку. Слышу, Рагашич хохочет. Разумеется, он накалил ключ на сварочной горелке. В другой раз укладываю на стойку здоровенную монтажную деталь, по крайней мере, с полцентнера весом, а стойка вдруг развалилась под ней. Меня даже в жар кинуло — ведь не успей я отбежать, эта игрушка расплющила бы мне все пальцы на ногах. «В чем дело?» — думаю. Посмотрел: кто-то вывинтил винты, крепившие ножки стойки…

Впрочем, и дражайший мой коллега господин Рагашич тоже ни на минуту не мог чувствовать себя спокойно.

Мы не выносили друг друга. Я, правда, не спрашивал у него, чем ему не понравилась моя физиономия. Не понравилась — и все тут. Ну, и он мне не нравился. Особенно его манеры, его окатывающий грязью, грубый тон, которым он осчастливливал не только меня, но и всех на свете. Мне кажется, ему ничего никогда не нравилось. Все он называл никудышной дрянью, если только это было не им сделано. И все кругом были идиотами, только он один умный.

Рагашич на шесть лет старше меня; он принадлежит к числу самых первых членов бригады «Аврора» и, несомненно, пользуется авторитетом. О том, что предшествовало его поступлению в бригаду, знали весьма мало, во всяком случае, многое было покрыто туманом. Если кто-то пытался расспрашивать его о том о сем, он сразу замыкался и вместо ответа ругался. Свои контакты с нами он по возможности ограничивал заводскими воротами. Позже положение в чем-то изменилось, но прошло достаточно много времени, пока для меня более или менее ясно вырисовалась та дорожка, которую прошел до сего дня Миша Рагашич.