В жаре пылающих пихт

Я держу ее в своих руках, сынок!

Горбоносый вмешался. О какого рода соглашении идет речь?

Мужчина спросил. Чего вам надо?

С нами раненый!

У нас докторов нет.

Это Райт-Ривер?

Ну, а что?

Скаут быстро проговорил. Нам бы, брат, переночевать здесь.

Мужчина усмехнулся. А мою благоверную не послать ли за хлебами да тестом, а сынка моего – тельца для вас заколоть?

У меня найдется, чем заплатить – но настаивать мы не будем.

Вы вооружены?

Горбоносый сказал. Да, сэр.

Скаут ответил. А кто, брат, в наше время с голыми руками ходит?

Кареглазый крикнул. С нами ребенок, сэр! Стрельбы не ищем!

Мужчина спросил. Это ты ребенок?

Нет, сэр.

А ты кто?

Никто, сэр.

Как это может быть? Ты должен быть кем-то, так кто ты?

Ковбой, сэр!

Ясно. С вами, если меня глаза не обманывают, индеец.

Горбоносый кивнул. Так и есть, сэр.

У нас индейцев недолюбливают.

И что это значит?

Это я вас заблаговременно предостерегаю, сынок, чтобы вы ситуацию обмозговали.

Скаут сказал. За индейца я могу поручиться своей головой. Он сегодня мою шкуру голыми руками спас от медвежьих когтей!

А мне твоя порука, парень, что плевок – вот, я ее взял и растер!

Мужчина пренебрежительно сплюнул, опустил ружье, подумал и представился им как ирландец, сообщил, что сын его ирландец тоже, и ответил, что так и быть! Он пустит их на постой, но за гостеприимство пусть благодарят дух его покойной супруги, ибо он не Авраам, они – не ветхозаветная троица, а кровля жилища его – не сень мамврийского дуба, чтобы здесь принимать гостей. И сам мужчина предпочел бы застрелить каждого из них по очереди, не старайся он сохранить светлую память о своей жене.

Когда гости вошли в дом, сняв шляпы, под их поступью мягко скрипели половицы. Раненного мужчину, который стрелял в них на равнине, им помогли устроить на втором этаже – между тем в доме оказались и трое его приятелей, кого он прикрывал, пока они удирали несколько часов назад в поисках помощи.

У стены в прихожей стояли несколько кремневых ружей и старых нарезных мушкетов, переделанных под капсюль, с медными хомутиками чуть ли не по всей длине цевья, укороченные кентуккийские винтовки, другие винтовки, чьи модели кареглазый не мог назвать, с рассверленными под увеличенный калибр стволами, третьи в результате изнашивания желобков местный оружейник переделал под гладкоствольные, на припорошенном пылью и песком старом патронном ящике стояли сапоги и пара ботинок на высокой подошве, в коробочке лежали пулеизвлекатели, а над ними – на вешалках, пылились старые залатанные пальто, один комбинезон с подтяжками и три куртки, и две меховые шапки.

А где народ? спросил кареглазый.

Какой-такой народ? спросил мужчина.

Скаут настороженно поглядывал из стороны в сторону, идя по коридору – темные однообразные комнаты, провонявшие нестиранным бельем, испариной, подмышками, выполненные в безрадостных интонациях жуткой гризайли, с заплесневелыми стенами, прохудившимся потолком и прогнившим полом.

Они прошли в гостиную – в полумраке помещения сидели еще трое, двое чернокожих с большими глазами и белый, приятели невезучего стрелка. Сидели они в мертвенной тишине и гробовом молчании, потели в духоте и поскрипывали зубами яростно, словно неправедное племя фанатичных аборигенов в незнакомом предчувствии страшного суда, обещавшегося чуждой их пониманию религией; и некому из них было воззвать о прощении к здешнему богу, будто они глухонемые и слепые, и не понимающие слов, что он изрек. Они сидели за антикварным столом, знававшим лучшие времена и накрытым скатертью, на которой стояли подсвечники без свечей и пустые тарелки. Все молчали.

Один из постояльцев коротко глянул на пришедших и потупил взор.

Одноногий хозяин уселся, поставив плевательницу между ног, в кресло у камина и предложил гостям место за столом.

Горбоносый кивнул. Мы благодарны, сэр.

Вы и должны быть, сынок.

На подоконнике среди осыпавшихся увядших горшочных растений вырисовывался древовидный узор ржавой жирандоли с вековыми огарками уродливых свечей, из которых торчали скрученные фитили. Запылившуюся полку над камином украшала медная фигурка витрувианского человека на подставке из гипса.

Кареглазый, скаут и индеец с младенцем на руках выдвинули стулья и заняли места – вошел сын ирландца, бледный, с поджатыми губами, положил каждому кукурузной каши и отломил корку хлеба, молча опустился на оставшееся место за столом, придвинул стул, угодливо сложил ладони и принялся неистово молиться с зажмуренными глазами; только молодой ирландец оттарабанил свою молитву, они принялись за кушанье со смиренными лицами – как ученики Христа, совершающие евхаристию над плотию и кровию учителя.

Мужчина поставил ружье у кресла.

У кого-нибудь из вас дети есть? спросил.

Они помотали головами, кто одновременно, кто с запозданием.

Вы, видать, волосы на будущее бережете. Это та еще морока.

Мужчина сплюнул, глядя на индейца с младенцем на руках.

Где его родители? спросил.

Горбоносый поднял глаза.

Не похоже, что вы ему отцы да матери.

Они убиты – нами.

Вами?

Да, сэр.

За что?

Так случилось.

Так случилось, что вы убили его родителей?

Да.

Без причины?

Да.