Вагон 7, место 15

Марион стал бледен как полотно. Но он не из тех, кто падает в обморок при возникновении опасности. Тем более что с какой-то минуты, я в этом уверен, он угадал мою цель. Он кашляет, проводит ладонью по лицу и парирует удар:

— Неужели доктор Тюрло и в самом деле таков? Я считал его менее болтливым, чем изображает его лакей, даже перед...

Сжав челюсти, я обрываю его:

— Его лакей говорит так, потому что это правда! Откуда бы иначе его лакей знал, что во время войны Бержерон, переодетый в форму капитана, вся грудь в орденских ленточках, завладел драгоценностями, золотой и серебряной монетой одной дьявольски богатой американки в обмен на обещание жениться? Откуда его лакей знал бы, что фальшивые банкноты...

Марион, в свою очередь, перебивает меня:

— Чтение газет не приносит никакой пользы, только вредит! После каждой подобной истории Бержерон сам писал письма, чтобы все объяснить! Впрочем, никто не понимает почему. А вы такой хитрец...

Я обрываю его, хлопнув ему по губам, отчего он приходит в ярость.

— Конечно, я такой хитрец... Даже больший, чем вы думаете. Может, я получил образование получше, чем вы, хоть вы и Бержерон. Только я никогда не был мошенником и всегда старался честно заработать себе на жизнь. И так и буду поступать всегда! Потому что шантажировать какого-нибудь Бержерона тоже значит оставаться честным. Только заработаю я при этом больше прежнего и с меньшими трудностями.

— Чтобы шантажировать Бержерона, тебе придется в тот день, когда ты его встретишь, подыскать другие доказательства, жалкий болван!

— Доказательства? У меня они есть все, ясно вам? Все! Я знаю даже, где вы были сегодня утром, и всю эту вашу историю с Жерарденом, и как вы над этим смеялись, завтракая с Тюрло! Вернувшись домой, он обо всем рассказал! Я знаю, где находится бриллиантовое ожерелье Фонтена! Этого ведь не прочтешь в газете, не так ли?

Дыхание Мариона становится чуть более учащенным, затылок напряжен. Казалось, вся его сдерживаемая сила билась в висках, толкалась в лоб, где снова набухла толстая и твердая, как канат, вена. Однако он, в который уж раз, берет себя в руки. И почти нормальным голосом говорит:

— Докажи это.

Я даже не пытаюсь сдержать закипающую в душе ярость, я просто сам себя не узнаю.

— Вам? Ни за что! Но если вы настаиваете, я докажу это полиции, будьте спокойны! Тюрло все записывал, поняли? Каждая сумма денег, что вы ему передавали, внесена в записную книжку, красивую красную записную книжечку, и она у меня. О, само собой, ничто не записано открытым текстом! Но кое-какие даты, дражайший мой мсье, самым трогательным образом соотносятся с вашей псевдоболезныо. Может, это и могло бы показаться нормальным! Но суммы! Когда зовешься Марионом и болеешь гриппом, не станешь платить своему врачу таких гонораров! Зовись вы даже Рокфеллером, вам не поверили бы! Желаете, чтобы я прочитал на память эту книжечку?

Марион судорожно цепляется за диванчик.

— Негодяй! — бросает он.

Это слово меня успокаивает. Я вежливо отвечаю:

— Только после вас. — И продолжаю: — Впрочем, вы не единственный там фигурируете, господин Бержерон. Я обнаружил еще пять или шесть счетов подобной же выпечки. Да, у моего патрона неплохой аппетит! Вы, верно, ничего об этом не знали? Истории с медицинскими свидетельствами, юные девицы, жаждущие... Но это вас не касается.. Я говорю об этом, просто чтобы...

Марион молчит. Он наверняка думает: «Тюрло безумец!» И я отвечаю на его мысли:

— Какая небрежность, считаете вы! Но уж я меньше всех склонен на это жаловаться.

Я улыбаюсь. Марион разглядывает меня. В его глазах я угадываю напряженную мысль, какое-то внезапное решение. Он опускает руку в карман, вытаскивает пачку и протягивает мне.

— Сигарету?

Я киваю на револьвер:

— Сожалею, но у меня заняты руки. И потом я курю слишком много.

Он, в свою очередь, улыбается. Я солгал бы, сказав, что улыбка была непринужденной. Неважно, он все же улыбается. Он зажигает от окурка новую сигарету. И снова изучающе смотрит на меня. По правде сказать, я вовсе не уверен, что он думает сдаваться: в глубине его зрачков горит тревожный огонек. Однако разговаривает он вкрадчиво, мягко:

— Почему ты не напал на своего патрона? Так было бы проще!

— Мсье говорит это не всерьез? Разве не лучше обратиться к доброму боженьке, чем к его святым? — И я делаю признание: — Когда я узнал, что сегодня вечером вы уезжаете, я попросил у доктора разрешения провести два дня в родных краях, чтобы оправиться после гриппа. Может быть, даже я был вполне искренен, используя этот предлог... Не всегда отдаешь себе отчет в собственных намерениях. И только когда я увидел на Северном вокзале своего приятеля и он мне сказал: «Раз ты едешь в Грюжи, тебе незачем доезжать до самого Сен-Кантена: прыгай, едва увидишь сигнальный фонарь, скорость будет всего пятнадцать!» — вот только тогда я и начал строить планы. Потратиться на билет в первом классе, сесть в тот

же вагон, что и вы, и потом — обложить небольшим налогом ваши операции! А поскольку я кстати захватил револьвер...