Вагончик мой дальний

Но я преодолел себя, чуть поднял глаза и увидел ее шею, подбородок, губы, нервно сжатые. Как в замедленном старом фильме, мы поплыли по волнам музыки, которая почему-то не оказалась на этот раз скрипучей, с механическими голосами. А может, мы ее и не слышали? Да, теперь я понимаю, мы слышали не ее, а самих себя. Вот в чем дело. Мы танцевали свой медленный танец под свою музыку. И вели при этом безмолвный разговор.

Я спросил ее:

– Ты моя отрада?

– Я твоя отрада, – отвечала она. – Твоя. Только твоя.

– Да, да. Я так и понял. И про терем, который похож на наш вагончик…

Где нет хода никому…

– Но там есть другие слова! Разве ты не помнишь?

– Помню, помню… Никто не загородит дорогу молодцу…

– Никто не загородит, – подтвердила она. – Ни майор, ни придурок… ни столбы с проволокой!

– Была бы только ночка?

– Да! Да! Ночка! Ночка!

– А если станут стрелять?

– Я готова. С тобой я на все готова.

– Значит?

– Значит, дело за тобой.

– Но еще за тройкой?

– Какой…тройкой? – тревожно переспросила она.

Это было, и впрямь, неудачно. “Тройками” – это все знают – зовутся скорые суды.

– Ты ведь слышал? – спросила она. – Женщины рассказывали, как беглецов расстреливают…

– А мы-то в чем виноваты?

– Ох, не знаю, не знаю!

– Я знаю. Мы с тобой ни в чем не виноваты. Мы добежим до Москвы и там все расскажем…

– Добежим. Конечно, добежим…

И вдруг, как с неба, громоголосый окрик:

– Мол-ча-а-ть!

От неожиданности мы даже пригнулись, замерли, во мгновение превратившись в статуи.

Я осторожно оглянулся. Леша Белый, который стал белей белого, приподнялся с места и, оскалившись, вперился в нас, а его руки судорожно шарили по столу. Сейчас, сейчас запустит в бешенстве в нас стаканом или бутылкой… Но я не угадал. В руках откуда-то оказался у него пистолет. А может, он всегда тут на столе лежал, заставленный стаканами и снедью.

– Мол-ча-а-ть! – повторил он тише и опустился на стул.

Опомнился. И пистолет отложил. А мы продолжали стоять, не расцепляя рук: забыли от неожиданности, что мы еще сомкнуты друг с другом. Но и остальные в недоумении затихли, глядя на Лешу Белого и на нас с

Зоей. Никто ничего не понял. Только мы поняли. Он уловил в наших лицах не произнесенное вслух, оборвав безмолвный разговор на самом главном слове “добежим”. Это не могло не отразиться в наших глазах, губах, даже позах. Да весь танец был об этом. Как можно было нас не понять?

Я заглянул в глаза Зои, как в зеленую прорубь, и увидел в них страх за нас обоих.

– Танцевать-то не умеете! – сказал майор развязно, пьяно. Но глаза его были трезвы. Трезвы и опасны.

Он вдруг успокоился.

Обводя взглядом помещение вагона, своих дружков, произнес, кривя бескровные губы:

– А бал-то закончен, господа офицеры!

13

Наутро нас с Шабаном вывели под молчаливые взгляды вагончика.

Поставили перед мужичком, тем самым, что тыкал нам под ребра кнутовищем да материл штабистов, сказали ему:

– Получай, чего просил. Зарегистрируешь в комендатуре… Будешь держать на запоре… Отвечаешь головой. Понял?

Все это огласил Волосатик. Был он без мундира, в шинели, накинутой на исподнее. Это нисколько его не смущало.

Он оглядел нас с ног до головы, будто впервые увидел. Даже похлопал

Шабана по плечу. Вот, мол, каких молодцов отдаю. А мужичку, обернувшись, объявил:

– Можешь держать до осени. А повезет, до зимы. А как станут куда отправлять, мы сообщим, кому их сдать. Скорей всего не нам… В колонию…

Мужичок придирчиво нас осмотрел.

– Вроде не те? – усомнился. – Мелкоту подсовываете-то!

– Да те! Те! – отмахнулся Волосатик, зевая.

– А другие где?

– Какие еще? Других пока не народили, дядя!

Он так шутил.

Впрочем, вряд ли он забыл, как они тут схлестнулись в прошлый раз, и опасался нагрубить снова. Видать, получили от мужичка за нас приличную мзду.

Остальные, майор и капитан, выходить вообще не стали. Но я ухватил краем глаза, что кто-то из них, скорей всего Леша Белый, наблюдал процедуру передачи из окна штабного вагона. Бал-то, и правда, закончен…

Где-то рядом со штабным под запором сидит мой друг Ван-Ваныч и тоже наблюдает за куплей-продажей, страдая от невозможности чем-то нам помочь. Крикнуть бы на прощание, для поддержания духа, на нашем с ним языке… Да побоялся. Штабисты ему и это, кроме последней свары со стражем, впишут потом в дело.

– А девки? – продолжал нудить настырный мужичок. – Вы же обещали пару штук?

– Девок тоже нет. – Волосатику торговля уже надоела. – Бери, дядя, что дают, и катись… А то и энтих не получишь!

– Озолотил! – буркнул недовольно мужичок и велел нам грузиться на телегу, устланную соломой. Путь, мол, не короткий.

Про деревню не говорил и за всю дорогу не промолвил двух слов. Даже не оглянулся. А напрасно. Запросто было сигануть в лес да побежать, о чем мы, конечно, с Шабаном сразу же подумали. Но прикинули: лес незнакомый, болота, зверье, а мы в рванье и без продуктов. Вот поживем на новом месте, куда нас продали, за бутылку, небось, или две, оглядимся, тогда и навострим лыжи. Хорошо, что везут в деревню, а не на шахту, оттуда-то уж точно не вырваться… Капкан.