Вагончик мой дальний

– Знаю, – сказал он уверенно. – Поповские штучки. Так Кирялыч в интернате повторял.

– Дурак твой Кирялыч! Ты лучше у теть-Дуни спроси.

– Так она же верующая.

– И я верующий. Ну и что?

– С каких это пор? – удивился Костик. – Теть-Дуня научила?

Я промолчал. Надо бы ответить, что никто меня не учил. Это все

Зоенька. Она появилась, и вдруг я понял, что Бог есть. Кто может из этой помойки святые слова произнести? Кто может Шурочку собой заслонить? Кто может других утешать, когда тебя саму ниже пола опустили?

– Послушай, Костик! – сказал я. – Я напишу. Завтра напишу. А ты иди и спи.

Костик уполз, а я еще долго лежал и думал о Зоеньке. Я тогда не мог знать, что она тоже в другом конце вагона не спит, тоже обо мне думает.

12

Наутро девочки заявили, что будут выступать для поселковых. Хотят показать концерт в благодарность за приношения. Мелюзга, которая день-деньской вертелась у вагончика, тут же разнесла необычную весть по округе, и к вечеру у колючки собрались жители поселка. Пришли все, кто мог придти. Как сказали бы в театре, свободных мест в зале не было.

Ближе всех, прямо на траве, утыкаясь носами в изгородь, восседала шумная ребятня. Мужички были, как обычно, под хмельком, густо дымили махрой за спинами своих жен, которые – нам это показалось чудным, – насколько сумели, все принарядились. Будто к ним взаправду приехал городской театр.

И не готовились мы, а получилось складно. Первыми выступили Зоя с

Шурочкой. Негромко, но слаженно они спели две песни. Одну грустную, про тонкую рябину, которая не может перебраться к дубу. Не для меня ли Зоя придумала эту песню? Но была еще вторая, тоже про любовь, где добрый молодец находит свою отраду в высоком терему.

Зайду я к милой в терем и брошусь в ноги к ней…

Была бы только ночка да ночка потемней!

Была бы только тройка

Да тройка порезвей!

А концерт между тем продолжался.

Шабан, всем на удивление, сбацал, по его выражению, цыганочку, а

Костик изобразил утро в деревне: петухи поют, коровы мычат, птицы пересвистываются – воробьи, скворчики, кукушка… А в конце соловьем засвистал, защелкал, да так заливисто, что все захлопали. О том, что

Костик мастак по деревьям да по гнездам лазать, мы знали, а вот что умеет птичьи трели выводить, не знали. Да и многого, как оказалось, мы до сих пор не знали друг о друге.

Теть-Дуню попросили тоже спеть, у нее своих песен хоть отбавляй. Не меньше, чем у знаменитых там на радио Ольги Ковалевой или Лидии

Руслановой. В поселке даже слух прошел, что в эшелоне сама Русланова в ссылку едет. И хоть слух не подтвердился, все хотели слышать, как поет наша теть-Дуня.

Сперва она отнекивалась, но потом сразу согласилась и запела “Долю”, мы ее наизусть знали.

Ой, ты, доля, моя доля, доля горькая моя!

И зачем же, злая доля, до Сибири довела?

Не за пьянство, за буянство,

Не за ночной-дневной грабеж,

Стороны своей лишился

За крестьянский труд честной…

Женщины за проволокой громко завздыхали, даже нам было слыхать.

Песня-то не только про нашу, но и про их жизнь. И теть-Дуня к концу, вот уж чего мы никогда не видели, даже слезу пустила, и слушатели стали тереть глаза.

А настроение выправилось с выступлением мальков. Собравшись кучкой, они выдали, проорав на весь поселок знаменитую блатную песенку “Гоп со смыком”. Но, правда, слова были другие.

Гоп со смыком – это буду я,

Гитлер-Риббентроп – мои друзья,

Вместе грабим и воруем,

Вместе плачем и тоскуем,

Вместе ожидает нас петля…

Да! Да!

И хоть песенка народу пришлась по душе, особенно про Гитлера, которого ожидает петля, но в центре внимания оказалась теть-Дуня.

Женщины не хотели расходиться, и все допытывались у теть-Дуни, откуда она родом, куда подевалась родня, как ее занесло в этот вагончик и где научилась так складно петь.

– Так мы все из одного края, – ответила вместо нее одна из поселковых женщин. Вздохнув, она добавила, что они из того края, которого уже нет.

– И не будет, – подсказала другая, но с оглядкой. – Захотим, так возвращаться все равно некуда…

Перебивая друг друга, женщины поведали, как их загребли на так называемый “трудовой фронт”. Тут они перешли на шепот, хотя кругом никого и не было. “Везли, – говорят, – как вас, в товарняках, выгрузили в лесу, приказали строить жилье да вкалывать. Кому на руднике, а кому лес валить… И всем, понятно, без права отлучки”. И уж совсем тихохонько подробности про тех, кто, не дай Бог, сбежит и кого поймают… Того враз “тройкой” осудят за саботаж али за дезертирство и “садют по-настоящему”. А могут еще дать и “вышку”.

Вот недавно в газетах прописали…

Тут какая-то из бабенок заметила, что сторонний человек приближается

(это был Петька-придурок), и уж нарочито громко заговорили о концерте, который был здесь для них, как свет в окошке. И дальше, отчего поселок так прозывается. С работы приходят, а уже полночь, вот и придумали прозываться Полуночным. Люди дивятся: бараки, рудник, тайга, а имя-то особенное.