Валенсия и Валентайн

Я тоже была на грани слез. Бетани схватила меня за руку и потащила из кухни туда, куда ушла Шарлин.

– Иди сюда, милая. – Она всегда называла меня ласкательными словами, такими как милая и дорогая, и это приводило меня в бешенство, особенно в тот момент.

– Куда мы идем?

– Не знаю. На улицу. – Она провела меня по коридору к лестнице у переднего входа, села и похлопала по ступеньке рядом с собой.

– Дыши, Ви, – сказала она, когда я едва ли не рухнула около нее. – Выглядишь так, словно вот-вот взорвешься. Он просто глупец. Тупой Дон. И тупая Шарлин. Глупенькая Шарлин с крошечной головкой.

Я рассмеялась, когда она сказала это. Рассмеялась вопреки самой себе. Мне было приятно, даже если это было нехорошо, объединиться против кого-то другого, когда я чувствовала себя ужасно.

– Глупенькая Шарлин с крошечной головкой, – пробормотала я, утешая себя.

– Скорей! Скорей! Машиной ее сбей! – внезапно прокричала Бетани, размахивая руками, как будто руководила хором. Она много выпила и была пьяна. Я разразилась хихиканьем – какой классный стишок. В тот момент для меня он был самой забавной вещью в мире.

– Брось в костер, и пусть горит!

– Плачет, хнычет и кричит! – крикнула я в ответ, и глаза Бетани расширились от удивления и восхищения – какая чудесная рифма. От смеха она согнулась пополам.

– Да! Да!

Получилось так хорошо, что я решила продолжить:

– По тупой башке ударь!

Сдохни, сука, сдохни, тварь!

Стишок был злой, и я сама была готова рвать и метать, но в глубине души я понимала, что злюсь не на Шарлин. Мне было больно оттого, что меня бросил Дон, и я ревновала его к Шарлин, и еще меня смущала Бетани. Но я была глупой девчонкой и не могла в то время во всем этом разобраться. Я зациклилась на Шарлин, завязла в ней, как колесо в глубокой колее на грунтовой дороге, и только жала и жала на педаль – до упора.

Позже я узнала, что проблемы Шарлин не исчерпывались кучкой идиотов-тинейджеров, травивших ее в школе, – у нее был жестокий отец-алкоголик, который дрался с ней по малейшему поводу, и очень больная мать, которая никогда не заступалась за дочь. Потом я пожалела, что не знала об этом раньше, как будто относилась бы к ней лучше, если бы только была в курсе ее домашних трудностей. Как будто для того, чтобы не сочинять такие мерзкие стишки про убийство одноклассницы, требуется особая причина.

Бетани, хохоча и держась за живот, завизжала:

– Меня сейчас вырвет! – Она вскочила и метнулась к ванной, споткнулась и снова вскрикнула, столкнувшись с Шарлин, которая только что вышла. Бетани замерла на секунду, потом бросилась в ванную. Шарлин долго стояла молча. Лицо у нее было застывшее и белое как мел. Уже потом, оглядываясь назад, я поняла, что убила ее.

– Лучше умереть, – сказала она ровным голосом. Я не была уверена, обращается она ко мне или нет. – Может быть. – Она повернулась и вышла через переднюю дверь.

Как сообщили на следующий день в новостях, Шарлин ненадолго зашла к себе домой, а потом поехала к железнодорожному мосту. Она оставила машину внизу, поднялась наверх и спрыгнула. Случайный прохожий видел это, но не смог ее остановить. Или даже не пытался.

Следующие шесть лет она прожила с параличом нижних конечностей и скончалась из-за осложнений – я даже не знаю, каких именно, – 3 августа. Ей было двадцать четыре. Моя мама позвонила мне тем утром и притворилась, что звонит по другому поводу, но в паузе в разговоре заметила:

– Ох, у меня печальные новости. Ты помнишь ту маленькую девочку, которая некоторое время училась в твоем классе в старшей школе? Ту, которая спрыгнула с железнодорожного моста Черри-Хилл? Шарлин?

И я на мгновение сделала вид, что не знаю, о ком речь, а потом все-таки сказала, что, может быть, и помню.

– Она умерла сегодня утром, – сказала мама. – Были осложнения, и последние несколько месяцев у нее не очень хорошо получалось с этим справляться; думаю, она наконец-то отмучилась.

И я сказала:

– О… Это ужасно.

Глава 21

– Ну, это не то же самое, что убить кого-то, – сказал Джеймс. – В том, что она сделала, нет твоей вины.

Эта логика одновременно сводила с ума своей простотой и одновременно была тем, что Валенсия так отчаянно хотела услышать.

Она вздохнула.

– Не знаю. – Как жаль, что она не могла засосать всю эту историю обратно. Она думала, что если поделится с кем-то своей бедой, то на душе станет легче. Но легче не стало, стало только хуже. И теперь все ощущалось реальнее, чем когда-либо.

С минуту никто из них ничего не говорил. Молчание нарушил Джеймс:

– О… Третье августа.

Валенсия промолчала.

– Вы запланировали свою поездку на годовщину.

– Ммм…

Оба снова замолчали. Она слышала собственное сердце.

И снова первым заговорил Джеймс:

– Не для того, чтобы сменить тему…

– Да, пожалуйста.

– Вы уже решили, куда поедете?

– Да, – солгала она.

– Ух ты! Так это же здорово. Круто. Я рад за вас. Тем более теперь, когда я… ну, вы знаете…

– Я тоже рада. – Мысли накатили разом.

Август. 3 августа. Джеймс Мейс. Букет. Тридцатипятилетие. Букеты – какие бы то ни было – не преподносят тем, кто тебе не нравится, ведь так?

– И что? Куда ты едешь?