Она скрылась в доме, и только тут я замечаю, что Дебру Энн она оставила у меня на дворе. Я стою, смотрю на девочек, они тоже иногда оглядываются на меня, а потом забывают обо мне совершенно. Когда просыпается малыш, я загоняю их в дом и запираю дверь. Пока девочки играют в комнате Эйми, я пытаюсь кормить маленького. В правой груди жжение и плотный узел около соска – наверное, грудница. Малыш присасывается, по всему телу растекается боль.
Мы едем на собрание женского церковного клуба, на улице тридцать два градуса. Эйми злится – я отослала её новую подругу домой. Она сидит впереди, пинает ногой бардачок, открывает и прикрывает жалюзи кондиционера, а маленький возится на сиденье между нами.
Интересно было с Деброй Энн? спрашиваю я.
Нормально, отвечает она и пинает, пинает щиток.
Эйми, перестань. Нашлись у вас общие интересы?
Наверное, говорит она. У неё куча друзей, но думаю – больше придуманные.
Это будет моя вторая встреча с церковным клубом. Когда мы переехали в город, я решила, что вместо баптистского радио надо найти настоящую церковь. Нам не помешало бы общество, а Эйми как раз заговорила о спасении. Но сегодняшнее собрание – это ужас. Водяной охладитель работает всё время, но без толку, и от жары жжение в груди усиливается. Когда я вхожу, дамы говорят о том, что надо собрать старую летнюю одежду, и мужья отвезут её семьям на окраине, в поселки нефтяников, выросшие словно за одну ночь.
Эти поселки просто ужасны, говорит нам миссис Роберт Пери. Повсюду мусор, у большинства даже нет водопровода, и – после паузы, понизив голос – полно мексиканцев.
В зале – согласное жужжание голосов. Это ужас как они себя ведут, говорит кто-то, и кто-то напоминает нам, что не все, только
Эйми с маленьким дальше по коридору, в детской. Мы же в церкви, сказала я себе, когда девочка-подросток, взвизгнув, забрала ребенка у меня из рук. Здесь безопасно. Закрываю глаза, прикладываю ладонь ко лбу. Кажется, легкая лихорадка. В правом боку от подмышки до ребер такое ощущение, будто жгут паяльной лампой.
Мэри Роз, как вы себя чувствуете? Около моего стула стоит Барби, жена Б.Д. Хенрикса. Она кладет мне руку на плечо. Кто-то говорит, что я, наверное, переутомилась, а потом еще кто-то вспоминает жуткую историю с девушкой Рамирес – и опять шумок одобрения. Это просто стыд. Каково уснуть сейчас маме мистера Стрикленда? Она, наверное, с ума сходит от беспокойства – а всё из-за этого недоразумения.
Какое там недоразумение? говорю я. Это было изнасилование, и мне тошно от вашего притворства. Я обвожу взглядом зал собрания. Жара как в пекле. Несколько дам, обмахивавшихся брошюрами, замерли и сидят на краешках стульев, словно ожидая откровения, и я воспринимаю это как необходимость продолжать. Через несколько часов я пойму, что совершила ужасную ошибку, – но сейчас говорю:
Вы можете весь день называть песчаную бурю ветерком, говорю я, можете называть засуху погожими деньками, но к вечеру у вас в доме все равно кавардак, и томаты на грядке засохли, и… голос у меня пресекается, и с ужасом чувствую, что глаза намокают. Не собираюсь плакать перед этими добрыми дамами. Еще не поздно замолчать, и всё успокоится, более или менее.
Я её видела, говорю им. Видела, что он с ней сделал.
Извините меня, Мэри Роз, – говорит кто-то за охладителем, – я понимаю, что вам
По залу проносится шушуканье – добросердечные дамы обмениваются глупостями. Насчет конституционных прав Стрикленда они правы, но девушку, кажется, уже приговорили. Прошу прощения, говорю я и сбегаю в туалет.
Через некоторое время отправляют миссис Л.Д. Кауден, казначея, проведать меня. Миссис Кауден – одна из старейшин, утверждает, что это её бабушка посадила первый в городе рядок пеканов в 1881 году, – в тот же год погибли при взрыве около Пенуэлла пятеро железнодорожных рабочих китайцев. Все двадцать пять саженцев сломала буря. А рассказ её – бесстыдная ложь. Все знают, что посадила деревья бабушка миссис Шепард, Виола Тиллмен, но никто не хочет об этом вспоминать. Сюзанна рассказала мне, что шесть лет назад Корине после легкой склоки с Барби Хендрикс предложили покинуть клуб. Её бы простили или хотя бы продолжали терпеть, учитывая старые корни Корины в общине, но она перестала делать прическу по четвергам к собранию. С меня хватит, сказала она добрым женщинам клуба. Сама буду как-нибудь пробираться к Иисусу.
Миссис Кауден находит меня в дамской комнате – я нагнулась над раковиной и стараюсь не заплакать. Она молча прислоняется к двери, я плещу себе в лицо теплой водой и бормочу. Что за брех… Что за брехня. Просто не верится.
Принести вам холодного чая? спрашивает миссис Кауден.
Нет, спасибо.